Как две капли воды - Даниэла Стил Страница 11

– Как я теперь покажусь им на глаза? –пробормотала она с несчастным видом.

– Прежде всего ты вообще не имела права бытьтам, – вздохнула Оливия, присаживаясь на постель. – Так дальше непойдет, Виктория. Ты не имеешь права делать все, что тебе взбредет в голову, недумая о последствиях. Можешь пострадать не только ты, но и близкие тебе люди, амне не хотелось бы, чтобы это произошло.

Виктория медленно повернулась, и Оливия заметила, какнеестественно ярко блестят ее глаза.

– А что, если я сумею помочь людям, а не толькопричинить им вред? Разве не умирали борцы за идею во имя грядущейсправедливости? Понимаю, я кажусь тебе безумной, но иногда мне кажется, что яготова на смерть!

Хуже всего, что Виктория не притворялась, в глубине душиОливия это понимала. В сестре горело постоянное неугасимое пламя, вечный факелготовности к борьбе – свойство, присущее несгибаемым борцам за идеалы. Онаготова либо сгореть, либо "идти за своим кумиром на край света.

– Ты пугаешь меня, когда говоришь подобные вещи, –тихо призналась Оливия, и Виктория крепко сжала руку сестры.

– Я не хотела, Олли, просто измениться не могу. Ясовсем другая, не такая, как ты. Странно, почему мы такие разные в душе!

– Разные и одинаковые, – возразила Оливия, которойтоже хотелось бы разгадать их общую тайну.

– Прости, я не думала, что так расстрою тебя, –обронила Виктория, хотя не раскаивалась в том, что натворила. Просто слишкомлюбила сестру, чтобы причинять ей боль.

– Я так и знала: что-то неладно. Почувствовала.

Оливия коснулась груди, и Виктория кивнула. Им обеим былознакомо это ощущение.

– Когда именно? – с интересом спросила она. Этателепатия всегда интриговала ее.

– В два, – сообщила Оливия, и Виктория кивнула.Обе они уже привыкли к такому феномену, инстинкту, который всегда подсказывалодной, когда другая попадала в беду.

– Почти так. Именно тогда они схватили нас и потащили вучасток.

– Должно быть, очаровательное было зрелище, –неодобрительно буркнула Оливия, но Виктория только расхохоталась.

– Собственно говоря, мне это показалось ужаснозабавным. Полицейские были исполнены решимости арестовать всех, и ни однаженщина не пожелала остаться в стороне.

Виктория снова засмеялась, а Оливия застонала, вспомнивзвонок сержанта.

– Я рада, что ты на свободе, – твердо объявилаона.

– Почему ты обратилась к Доусону? – осведомиласьВиктория и поглядела в глаза сестры, доискиваясь правдивых ответов. Они многоепонимали без слов, и часто уверения и пространные пояснения оказывались ни кчему.

– Просто не сообразила, кого еще можно попросить опомощи. Не хотела впутывать Донована или Петри, а полицейский предупредил меня,чтобы не приезжала одна.

– Ничего страшного, если бы и приехала. Он тебе ненужен! Такое ничтожество!

Виктория небрежно отмахнулась, словно отметая стольнезначительный предмет, как Чарлз Доусон. Для нее он и в самом деле был никем.Она не видела в нем тех достоинств, какие отмечала Оливия.

– Он вовсе не ничтожество, – запротестовала та.

Она видела, как он подавлен, как угнетен, раздавлен ударамисудьбы, и отчаянно сострадала этому человеку. Не жалела, а именносочувствовала. Чарлз понравился ей с первого взгляда. Она безошибочноугадывала, каким прекрасным человеком он был когда-то, до того как случиласьбеда, и была уверена, что, если на пути ему встретится добрая, любящая, готоваяк самопожертвованию женщина, он обязательно распрямится и станет прежнимЧарлзом Доусоном.

– У него душа ранена, – объяснила она сестре.

– Оставь эту сентиментальную чушь, – хмыкнулаВиктория, не питавшая ни малейшего сочувствия к тем, кого постигли несчастья.

– Это несправедливо. Он примчался, бросив все дела,лишь затем, чтобы тебе помочь.

– Наш отец, вероятно, один из самых выгодных егоклиентов.

– Виктория, не смей говорить гадости! Я не вдавалась вподробности по телефону, и он вполне мог бы отговориться занятостью.

– Возможно, ты ему понравилась, – лукаво, хотя ибез особого интереса заметила Виктория.

– Или ты, – возразила Оливия.

– А что, если он даже не различает нас?

– Это еще не значит, что он плохой человек. Отец тожедо сих пор ошибается. Да и остальные, если не считать Берти.

– Наверное, она единственная, кому мынебезразличны, – безжалостно бросила Виктория.

– Ну почему ты иногда бываешь такой злюкой? –тяжело вздохнула Оливия. Она терпеть не могла, когда сестра приходила в такоенастроение. Иногда Виктория бывала такой бесчувственной!

– Ничего не поделать, такая уж я уродилась, – безвсяких угрызений совести сообщила Виктория. – Мне самой иногда тяжело. Новидишь ли, я слишком многого ожидаю от окружающих, да и от жизни. Не желаю доскончания века вести дом да ездить по балам и театрам!

Оливия потрясенно молчала. Сейчас сестра казалась непривычносерьезной, словно повзрослела на глазах.

– А я думала, ты ждешь не дождешься, когда мы приедем вНью-Йорк. Сама вечно жаловалась на скуку в Кротоне.

– Верно, и мне здесь нравится, но я не собираюсьограничиваться исключительно светской жизнью. Подумай, сколько всего на светеинтересного, кроме раутов и приемов! Хочу, чтобы меня считали самостоятельной,мыслящей личностью, а не просто дочерью Эдварда Хендерсона! – гордовскинув голову, заключила Виктория.

– В твоих устах это звучит так благородно! –улыбнулась Оливия.

Виктория вечно носилась с очередной грандиозной идеей, хотя,насколько понимала Оливия, оставалась при этом неизменно искренней. И все жеона была еще совсем ребенком, да еще и крайне избалованным. Мечтала оразвлечениях, вечеринках и в то же время вполне серьезно рассуждала о битвах заидеалы и борьбе с несправедливостью. Словом, сама не знала, чего добивается, ноиногда Оливия ощущала, что когда-нибудь Виктория выполнит свое предназначение.

– А как насчет замужества? – тихо спросила Оливия.

Она сама частенько подумывала о будущем, но как-тонеопределенно, откладывая все планы на потом. Трудно помыслить, что она сможетпокинуть отца. Слишком сильно он в ней нуждался.

– Вот еще! Не желаю никому принадлежать, как будто ястол или кресло! «Это моя жена», подумать только! Все равно что похвастатьсяпородистой собакой или кошкой! Противно быть чьей-то собственностью!

– Ты слишком много времени проводишь с этимиистеричками, – проворчала Оливия.

Сама она терпеть не могла суфражисток, и не соглашалась с ихтребованиями, если не считать больного вопроса о праве голоса. Но их идеи освободе и независимости противоречили жизненным принципам Оливии, выше всегоценившей спокойствие и уют дома, почтение к отцу и уважение к будущему мужу.Анархия, которую проповедовали сторонницы женских прав, – не для нее.Виктория, со своей стороны, не стеснялась курить, брать без спросу отцовскуюмашину, бегать на демонстрации и даже рисковать арестом за то, во что верила,но при этом горячо любила отца, и Оливия отчего-то не сомневалась, что если сестравстретит мужчину своей мечты, то безоглядно пойдет за ним хоть на край света.Страсть, пылающая в ней, постоянно подталкивала Викторию на безрассудныепоступки. Как она может говорить, что не собирается принадлежать никому и нестанет ничьей женой? Такого просто быть не может!