До горького конца - Мэри Элизабет Брэддон Страница 10

А сам он едва не свел себя в могилу непосильным трудом, к которому не побуждало его ничто, кроме честолюбивого желания обогнать своих товарищей. Теперь, среди этого сельского ландшафта, мирный характер которого был ему более знаком в картинах Кресвика и Линнеля, чем в действительности, он начал впервые сомневаться в благоразумии своих поступков и спросил себя не лучше ли было бы относиться к жизни проще, предоставив фортуне обратиться к нему когда ей вздумается, и взять свою долю наслаждения жимолостью и шиповником и этим невинным девичьим обществом, казавшимся также необходимою принадлежностью сельского вида и летнего дня.

Он внезапно заговорил о самом себе с излишним одушевлением, как говорят, со слушателем, которого считают ниже себя по умственному развитию, заговорил весело, но с оттенком эгоизма о своей одинокой жизни в Лондоне, о своих специальных занятиях и так далее, и набросал описательный очерк лондонского общества.

Очень скоро пришлось ему убедиться, что его слушает не хорошенькая кукла. Вся ясность лица Грации исчезла, пока он говорил. Она была наделена природой тонким юмором и поэтическим чутьем; эта провинциальная девушка была хорошо знакома с легкою литературой, прочитав в тишине сада Скотта, Диккенса, Теккерея, Байрона, Теннисона, Гуда, Лонгфелло, и прочитав не по разу, а по нескольку и с тонкой оценкой.

— Вы напоминаете мне Пенденниса, — сказала она, когда он описал ей свою холостую жизнь.

— Неужели? Мне было бы приятнее напомнить вам кого-нибудь получше этого эгоистичного, бесцветного молодого циника. Герой этой книги Баррингтон. Впрочем, мне кажется, что всякий одинокий человек, трудящийся только для себя, должен казаться эгоистом. Если бы я работал для кучи голодных детей, вы считали бы меня героем.

— Я не вижу, почему честолюбие должно всегда казаться эгоизмом, — возразила Грация застенчиво. — Я уважаю людей честолюбивых, энергичных, предприимчивых, хотя сама веду такую праздную жизнь. Мой отец уехал в Австралию, чтобы составить себе состояние. Разве я не удивлюсь его мужеству, несмотря на то, что для меня его отсутствие большое лишение?

— Вы, конечно, удивляетесь ему, но он работает для нас, у него есть цель, не касающаяся его лично, и такая прекрасная цель, — прибавил он понизив голос.

— Он работает столько же для Брайервуда, как для меня, даже более. Он очень гордится древностью своего рода и Брайервудом, принадлежащим Редмайнам около трехсот лет.

Лицо ее спутника слегка омрачилось.

— Да, — сказал он задумчиво, — даже в наше практическое время встречаются люди, гордящиеся подобного рода вещами. Что такое имя? Один позорит свое славное имя и уничтожает великолепное состояние безумною расточительностью, другой работает, как раб, чтобы выйти из неизвестности. Оба безумцы, конечно.

Они были уже в Брайервуде и, подойдя к калитке сада, церемонно расстались. Для Грации эта встреча была почти приключением. Ее сердце сильно билось, когда она вошла в свою озаренную солнцем комнату с решетчатыми окнами и с толстыми перекладинами на потолке, — комнату, в которой уже жили, когда королем был Яков I.

В доме пахло обедом, когда она сошла вниз с веткой пунцовых роз на груди и в нарядном воротничке. В этот день одна из уток свершила последний период своего существования, чрезвычайно хлопотливый для тех, кому не суждено было есть ее. К ее вульгарному запаху слегка примешивался аромат вишневого торта.

Тетушка Ганна суетилась в коридорах, присматривая за служанкой, которая носила блюда, конвульсивно сжимая их грязными руками, не сводя с них глаз и тяжело переводя дух.

Часы воскресного вечернего чая были самым спокойным временем в Брайервудской жизни: дядя Джемс дремал над своею газетой, тетушка Ганна разливала чай, два молодых человека громко жевали, как кролики, латук и поглощали хлеб с маслом, воздерживаясь от разговоров из опасения получить выговор за профанацию священного дня. Сколько таких воскресных вечеров провела Грация, сидя у отворенного окна, лениво перелистывая книгу гимнов и разглядывая цветы, засушенные между страницами! То были не несчастные вечера, но только скучные и одинокие, когда она мечтала о крыльях какой-нибудь сильной морской птицы, на которых могла бы перелететь море и присоединиться к своему отцу и к его тяжелой колониальной жизни.

Поэтому маленькая суета, сопровождавшая обед жильца, даже испуганное лицо бедной Сарры и ворчливость тетушки Ганны были не неприятны Грации. Все это нарушало ежедневную рутину, и она забыла что иметь жильца было унижением. Тетушка Ганна вошла вслед за ней в гостиную, ворча на людей, которые имеют обыкновение обедать, когда другие думают об ужине.

— Вам бы спросить его, тетушка, не хочет ли он обедать в воскресенье пораньше? — сказала Грация. Он, по-видимому, человек добродушный.

— Все вздор, душа моя. Что вы знаете об его добродушии? Вы видели его только в окно, можете ли вы судить о нем?

— Я видела его сегодня, как возвращалась от вечерни. Он говорил со мной и прошел со мной немного и был очень любезен.

Мистрис Джемс взглянула на нее задумчиво, почти с неудовольствием. Мистер Ворт ручался за степенность жильца, а мистер Вальгрев не был в первом цвете молодости и не отличался вкрадчивыми манерами, с которыми женщины соединяют идею об опасности. Тем не менее ему не следовало ухаживать за дочерью Ричарда Редмайна. Никакого сближения между ними нельзя было допустить.

— Много ли прошел он с вами? — спросила мистрис Джемс строго.

Грация покраснела. Это было, конечно, очень неблагоразумно, ибо она не имела никакой причины краснеть, но такой строгий допрос из-за таких пустяков привел в негодование вспыльчивую девушку.

— Он подошел ко мне на повороте и проводил меня до дому.

— Так он шел с вами всю дорогу? Как же вы говорите немного?

— Я не могла помешать ему идти рядом со мной, тетушка, и говорить со мной. Я не могла обойтись с мим грубо когда он был так почтителен со мной, словно я женщина его круга.

— Не знаю, понравилось ли бы вашему отцу, что вы разговариваете с незнакомыми мужчинами, — сказала тетушка Ганна.

— Не знаю, понравилось ли бы отцу, что мы пускаем к себе жильцов, — возразила Грация, и мистрис Джемс прикусила язык, поняв, наконец, что ее экономические расчеты побудили ее на такой поступок, который Ричард Редмайн — самый гордый человек, какой когда-либо существовал в Кенте — счел бы оскорблением своего рода.

— Полно, полно! — воскликнул дядя Джемс. — Вы, верно, ссоритесь. Что за беда, что девушка отвечала учтиво джентльмену, заговорившему с ней? Не бежать же ей было от него, как от дракона, готового проглотить ее? Я люблю, чтобы девушка умела говорить смело и просто. Он джентльмен, за это нам ручается мистер Ворт, который иначе не стал бы рекомендовать его нам.

— Не его дело провожать Грацию, — сказала мистрис Джеме.

— Он не провожал меня, тетушка! — воскликнула Грация с негодованием. — Что за вздор приходит вам и голову? Он был в церкви и я была в церкви, и нам пришлось возвращаться по одной дороге.