Английская мадонна - Барбара Картленд Страница 10

Джим, с его выдержкой и многолетним опытом неожиданных поворотов в делах и жизни Колвинов, уронил ложку в кастрюлю. Дальше он внимал Теодоре, обернувшись к ней всем корпусом. На его лице застыло странное выражение: то ли испуг, что у Тео на почве голода бред, то ли восхищение, что его хозяйка на грани голодной смерти способна изобретать гениальные вещи.

— Но мы не просто так попрошайничаем. Ты пообещаешь ему, мистеру Левенштайну, — продолжала излагать свой сумасшедший план Теодора, — что мы вернем ему долг, как только получим оплату за реставрацию картин в замке Хэвершем!

— Но хозяин не примет денег за реставрацию, мисс Теодора, вы это знаете лучше меня! — Джим с отчаянием хлопнул себя по бедру. — И я больше скажу, он не окрепнет так быстро настолько, чтобы работать…

— Нет, конечно, — легко согласилась с ним Теодора и загадочно улыбнулась, выдержав театральную паузу. — Фокус, Джим, в том, что всю работу я возьму на себя. Я ведь могу делать все, что и он! Если нам предоставят комнату для работы, им нет нужды знать, кто там чем занимается — кто реставрирует, а кто наблюдает и помогает.

Глаза Джима расширились. Он молчал. Но Теодора чувствовала: он оценил ее предложение.

— Что до оплаты… Да, папа ее не примет. Но я поговорю с графом. Я объясню ему наше положение. Я уверена, он все поймет правильно. В любом случае, когда он увидит папу, у него не будет никаких сомнений, что тот — истинный аристократ, джентльмен.

— В этом никто и не усомнится, — задумчиво отозвался Джим. — Вот только…

— Что вот только? Ну да… Я понимаю, что ты хочешь сказать… Нет никакой гарантии, что у нас все так складно получится! — Теодора быстрыми шагами ходила по кухне в отдалении от кастрюльки, а значит от Джима, и потому говорила громким голосом. — Но если мы не сделаем этого… Нам останется только продажа какой-то картины… И ты прекрасно понимаешь, что, если мы на это решимся, это больно заденет Филиппа…

Для Джима это был неоспоримейший аргумент. Даже если сначала он и колебался в отношении идеи хозяйки, то теперь Теодора склонила его на свою сторону окончательно. Джим боготворил Филиппа — так же, как и ее, Теодору, и как их отца. Но все же Филиппа — особенно.

Однажды в порыве откровенности он ей сказал:

— Это может показаться нахальством, и будто я вам навязываюсь, мисс Теодора, но вы — моя семья, вот что! Моя матушка скончалась вскоре после того, как произвела меня на свет, так что я ее и не знал, и если у меня был отец, его имени мне никто не сказал. Но вы со мной обращались как с человеком, и я таковым себя чувствовал.

— Я очень хотела, чтобы ты жил в таком самоощущении, Джим! — пылко ответила ему тогда Теодора. — И ты знаешь, как мама тебя любила. В общем, ты ничуть не ошибаешься, ты прав, ты — часть нашей семьи!

Голубые глаза Джима при этих ее словах как будто слегка затуманились, и от смущения она добавила, возможно, несколько резковато для тона их разговора:

— Я часто думаю, как мне повезло, что обо мне заботятся сразу трое мужчин: папа, Филипп и ты. Какой женщине этого было бы мало?

Джим весело рассмеялся:

— Ну, мисс Теодора… Однажды вы найдете себе и собственного мужчину! И зачем вам тогда будет кто-то из нас? Тогда мы станем вам совсем не нужны. Вы о нас и думать забудете.

— Что за чушь ты несешь, Джим! — искренне возмутилась она. Но сентиментальный момент ушел, рассеялся…

Джим отчаянно гордился Филиппом, и, когда тот отправился в неизвестность, видя в этом единственный шанс добыть достаточно денег для сохранения на плаву остатков семьи и поместья Маунтсоррель, Джим глотал слезы. Теодора сдерживала себя до тех пор, пока дилижанс, увозивший ее любимого брата в Тильбюри, не исчез в облаке серой дорожной пыли.

Два года они получали от Филиппа редкие весточки, он писал весьма неопределенно, никаких подробностей не сообщал, а последние шесть месяцев они о нем вообще ничего не слышали.

— Наверное, он в дороге, едет домой, — бодро говорила всякий раз Теодора, чтобы утешить отца, который очень скучал по сыну.

Но Теодору все последнее время мучили страхи: а что, если брат подхватил какую-то страшную болезнь или ему грозит неминуемая опасность? Или он истратил последние деньги из тех, что взял с собой, и теперь не знает, как выкарабкаться, с каким лицом вернуться назад, к ним, практически нищим?..

Иногда ей даже казалось, что она никогда не увидит больше Филиппа. Затем убеждала себя, что ее молитвы будут услышаны и наступит такой счастливый день, что он к ним вернется. Но теперь ее единственной ежечасной заботой был только отец: и она, и Джим понимали, что он с каждым днем тает, силы покидают его, похоже, с каждой минутой.

— Да, я поеду в Лондон. И сделаю все так, как вы предлагаете, — проговорил Джим. В его голосе звучала решимость. — И я приложу все усилия, мисс Теодора, чтобы мистер Левенштайн ссудил нам денег… А еще, мисс Теодора… Есть тут некое обстоятельство, и на него нельзя закрыть глаза для благополучного исхода дела. Наша одежда! Если хозяин будет жить в замке Хэвершем, ему нужны новые сорочки… Эти его теперешние — просто лохмотья! Срам!.. В таких сорочках…

Теодора протестующе остановила его:

— Ох, что ты говоришь! Какие еще сорочки? О чем ты думаешь? Мы не можем себе этого позволить, Джим. Нам и без сорочек столько всего необходимо, чтобы поднять на ноги отца, а уж сорочками мы как-нибудь обойдемся теми, что у нас есть…

— Но всего две, мисс Теодора! — взмолился Джим. — Я по ночам буду какую-то из них стирать, и вторая как раз будет сухой и свежей каждое утро. Ну сами подумайте… Если вы задумали гостевать в таком респектабельном месте, хозяину понадобятся и костюмы. Но с ними проще, я вытащу старые, пороюсь в них и приведу кое-какие в порядок.

— Если из этих костюмов он все же не выпадет… — едва слышно пробормотала сникшая Теодора. Пока она слушала Джима, этих секунд ей хватило, чтобы принять его доводы как резонные. Ну конечно, он прав… Тысячу раз прав! И не только отцу нужна приличная одежда, но и ей, и Джиму. Только вот им с Джимом, кажется, придется обойтись тем, что у них есть.

В гардеробе же большой хозяйской спальни, где вот уже триста лет спал какой-нибудь очередной глава семьи Колвинов, висели мужские костюмы разных размеров, модных эпох, покроев. Вопрос в том, какой из этих костюмов — причем это должен быть смокинг — не станет болтаться на отце как на вешалке: иначе отец — да, произведет на Хэвершемов неизгладимое впечатление своей респектабельностью!

Теодора продолжала уныло молчать, но мысли ее сами собой распрыгались в разные стороны, будто стайка бельчат, которых вспугнул треск обломившейся ветки. С недавнего времени моду переполняли новинки благодаря появлению изощренных способов изготовления предметов одежды — чего стоило одно лишь усовершенствование швейной машинки! — обувь, сумочки, шляпы, булавки стали разнообразнее, и при этом каждая деталь костюма, украшения должны были подчеркивать благосостояние их обладателя. Мода подчеркивала статус, и это было важно для всех, кто жил по законам «приличного общества». Стиль ампир («имперский») сходит на нет. Покачивая кринолином, в «приличном обществе» сейчас царила женщина-цветок в юбке-бутоне. Оставалось только догадываться, где и что было зрительно увеличено, подчеркнуто или скрыто. Но это была жизнь, далекая от нее, Теодоры…