Волна. О немыслимой потере и исцеляющей силе памяти - Сонали Дераньягала Страница 7

Метте согласился отвезти меня в Коломбо. Для такого путешествия его дряхлый джип совсем не годился, придется искать другую машину. Он включил телефон и впервые за целый день поймал сигнал. Метте дал телефон мне, и я набрала мамин номер. Это было первое, что я сделала. Во мне еще теплилась надежда, что звонок пройдет, а быть может, на него даже ответят. Но ответил только механический голос, сообщивший, что абонент не отвечает. Тогда Метте посоветовал позвонить моей тете в Коломбо. Я неохотно согласилась и стала медленно нажимать кнопки. Что я им скажу, как все объясню? Трубку взял мой двоюродный брат Кришан. Связь была плохая, много помех. Я что-то пробормотала, что-то типа «выжила только я, скоро приеду». Телефон замолк — снова пропал сигнал.

Метте отвел меня к себе домой. Он жил совсем рядом с больницей, на маленькой тихой улочке. Во дворе под огромным деревом был колодец. Из темноты доносился плеск — у колодца кто-то умывался. Жена и дочь Метте были дома. Он велел им присмотреть за мной, сказал, что отвезет меня в Коломбо, как только найдет машину.

Меня усадили в коричневое кожаное кресло в гостиной. Жена и дочь сели рядом, на диване, и предложили мне поесть. Я сказала, что ничего не хочу. Они настаивали и все-таки принесли чашку очень сладкого чаю. Я отхлебнула глоток. Вкусно. Сжала чашку обеими руками. Приятно было чувствовать ее тепло.

Женщины стали расспрашивать, что случилось. Я очень надеялась, что они не станут меня донимать, но вопросы сыпались друг за другом. Когда мы увидели волну? Где мы тогда были? Высоко ли поднялась вода? Сильно ревело? Куда я побежала? Где в последний раз видела детей? Я не отвечала. На столе напротив меня стояли большие часы. Я сидела в кресле, поджав под себя ноги, и неотрывно смотрела на циферблат. Было видно, что женщины искренне потрясены и переживают за меня, но я не хотела с ними разговаривать. Мне хотелось раствориться в этом кресле.

Женщины начали вслух оплакивать мою судьбу. Какой ужас! Они в жизни такого не слыхали, чтобы погибли все, чтобы из целой семьи выжил только один. Она потеряла детей, она потеряла весь свой мир, как же ей теперь жить? У нее же были такие замечательные дети! На моем месте — причитали мать и дочь — они не смогли бы сидеть так тихо, они обязательно сошли бы с ума и умерли от горя. Я молчала, не отрывая глаз от циферблата.

Двери дома были распахнуты настежь. То и дело приходили какие-то родственники и соседи. Им рассказывали мою историю. Все смотрели на меня с ужасом. «У нее погибли дети?» — «И муж погиб?» — «И родители?!» Некоторые сразу уходили и возвращались с новыми людьми, которым тут же сообщали: «Вы только посмотрите на эту несчастную даму! Вы только подумайте, она потеряла всю семью!» Я обмякла в своем коричневом кресле. Это обо мне они говорят?

Кто-то обратил внимание на порезы у меня на лице, руках и ногах. Все заволновались, забегали. «Почему вам не обработали раны в больнице? А вдруг инфекция? Вы ведь можете заразиться?» — спрашивали они. Я пожимала плечами. Потом все забеспокоились, что я ничего не ем. После того, что я пережила, недолго упасть в голодный обморок. Да где же Метте? Хоть бы поскорее пришел. Мне казалось, что стрелки часов, за которыми я наблюдала, застыли на месте.

Внезапно в доме начался переполох. А вдруг ночью придет новая волна — еще больше — и всех смоет? Панику поднял какой-то старичок, прикативший во двор на велосипеде. Теперь все боялись ложиться спать. «Ну вот и все, нас всех поглотит волна. Раз — и все! Мы даже не поймем, когда и как», — говорили они. «Ну что за чушь, — думала я. — Вы живете черт-те как далеко от берега». Но у меня не было сил развеять их страхи. Я даже рот не могла открыть.

Через три мучительных часа вернулся Метте. Он нашел фургон. Его хозяин был готов отвезти нас в Коломбо. Близилась полночь. Наконец я могла перестать смотреть на циферблат. Когда я залезла в фургон, то почувствовала колоссальное облегчение. Но стоило нам двинуться по темной ночной дороге, как мне стало страшно. Я не хотела в Коломбо. Я хотела сбежать от безумия, которое творилось в больнице, и от всех, кто набился в дом Метте. Почему нельзя как-то остаться, застыть в моем спасительном оцепенении? Вот бы вечно сидеть в фургоне, прижавшись спиной к сиденью, и ехать, ехать… Еще несколько часов, и взойдет солнце, настанет завтра. Я не хотела никакого завтра. Завтра придется взглянуть в глаза правде. Одна мысль об этом приводила в ужас.

Вначале я старалась не обращать внимания на хруст, отчетливо раздававшийся в ушах, когда я просыпалась. Я и так знала, что это. Викрам уплетал чипсы. Он медленно, очень медленно хрустел чипсами и шелестел фольгой, вытаскивая по одной штучке из пачки, медленно отправляя ее в рот и громко, смачно жуя. Сын проделывал это с каждым кусочком — до самой последней крошки. Как бы демонстрируя: вот так хрустят чипсы. Он ел их подобным образом всегда. Неторопливо, с преувеличенным удовольствием, чтобы я видела, как ему вкусно. Этот спектакль разыгрывался специально ради меня, поскольку я не разрешала Вику есть чипсы каждый день и он считал, что я поступаю жестоко. «Ну ма, другим детям каждый день дают с собой на ланч чипсы. Каждый день! А я должен грызть эти дурацкие мюсли. Фу!»

Шум в ушах все не смолкал, а я лежала и не могла даже шевельнуться. «Это Вик мстит за то, что не давала ему есть всякую гадость», — подумала я. Потом я его увидела: одетый в серые брючки и ярко-красный свитер, он сидит на моей кровати, привалившись спиной к изголовью и поджав колени. В левой руке — пачка соленых чипсов. На нем серые носки — длинные, с полосками, протертые на больших пальцах. Видимо, только вернулся из школы. На штанах пятна земли, лицо чумазое, след высохшей сопли под носом. «Не ешь у меня в постели, будут крошки. И вообще, зачем залез в грязных брюках? Сейчас же иди мыть руки, Вик», — говорю я, как обычно.