Волна. О немыслимой потере и исцеляющей силе памяти - Сонали Дераньягала Страница 6

У помещения касс никто не дожидался — это я увидела сразу, едва мы подъехали. К джипу подошел один из смотрителей парка, он сказал: «Всех живых отвезли в больницу. Но возле гостиницы лежат найденные тела. Можно пойти посмотреть». Метте глянул на меня, давая понять, что готов это сделать. Но я никак не могла позволить ему. Если я узнаю, что они мертвы, — как мне быть тогда? Мы развернулись и поехали назад, в больницу. Уже вечерело, и с каждой минутой я ощущала, как уходит надежда.

В Тиссе мы заглянули в полицейский участок — проверить, не работает ли у них телефон. В городе с утра были отключены все линии. Метте советовал мне позвонить кому-нибудь в Коломбо, но я не захотела. У меня не было сил рассказывать, что случилось. Поэтому я осталась в припаркованном джипе, а Метте пошел в полицию.

Жара немного спала. Судя по длине теней на клумбах вокруг участка, было около пяти часов. Пять часов вечера. «В это время Вик всегда играет в крикет с отцом», — подумала я. Мне вспомнилось, с каким упругим звуком мяч отскакивал от земли, когда Вик бил с силой, чтобы было труднее ловить. Он всегда улыбался и щурился, дожидаясь, когда мяч прилетит ему в руки. Я думала обо всем этом, но почему-то не могла увидеть его лица — оно расплывалось, как будто было не в фокусе. Когда я сидела в больнице и еще надеялась, что они вот-вот появятся, мне четко представлялись все трое, но теперь нет. Пришел Метте и сказал, что телефон не работает даже в полиции. «Какое облегчение», — подумала я.

Мы вернулись к больнице, там, в машине скорой помощи, сидел какой-то ребенок. Один из врачей выкрикивал: «Чей это ребенок? Кто-нибудь знает этого ребенка?» Он хотел отправить его в другую больницу, за несколько миль отсюда. Двери машины были открыты, и я заглянула внутрь. Это мальчик или девочка? Я не понимала. Этот ребенок старше или младше, чем Малли? Я не могла разобрать. Это Малли? Я не могла сказать наверняка. Может, и так. Скорее всего, нет. Около машины собрались люди. Они молча глядели на меня и пытались понять, мой ли это ребенок. Я дотронулась до его ножки. Мой сын или нет? Я не понимала. Вдруг это Малли, а его сейчас куда-то отправят? Внезапно я вспомнила, что у Мала на внутренней стороне левого бедра было темно-коричневое родимое пятно. «Родное пятно», — говорил сын. «Мам, а у тебя тоже есть родное пятно?» — часто спрашивал он. Теперь я словно бы наяву услышала его голос: «Оно на попе! Фу! Папа, смотри, у мамы родное пятно на попе!» — «Оно не на попе, Мал, оно возле попы, на спине». Я посмотрела на левое бедро ребенка в скорой. Там не было круглого коричневого пятна. На всякий случай я проверила и правое бедро. Потом зашла в приемное отделение и села на старое место, в углу у стены.

Вестибюль приемного покоя снова заполнился людьми. Многие плакали и цеплялись друг за друга; некоторые стояли, прислонившись к стене; кто-то сидел на полу, обхватив руками голову. На моей скамейке не осталось свободного места, и теперь ко мне плотно прижимался сосед. Со всех сторон разило потом. Я попыталась защититься от запаха, отвернувшись к стене. За окном уже стемнело. Когда это произошло? Меня снова пробрала дрожь. Света больше не было.

Медсестра — та же самая, утренняя, — узнала меня и подошла. Она погладила меня по голове. «Я знаю, у вас пропали дети», — сказала она. Я застыла. Я не нуждалась в ее сочувствии. Вот сейчас она доведет меня до слез, а мне это совсем не нужно. За весь день я не проронила ни слезинки и не собиралась дальше. Не сейчас, не здесь — на глазах у всех этих людей.

Приехал еще один грузовик. Свет от его фар полоснул по больничным окнам. «Нашли еще уцелевших и привезли сюда, несмотря на позднее время», — так подумала я в первую минуту. Но во вторую минуту все взорвалось. Истошный вопль. В ту же секунду все, кто был в вестибюле, ринулись к выходу. Люди выли в один голос, толкали друг друга, пропихивались к дверям, отчаянно тянули руки. Прибежал какой-то полицейский и загнал их назад, в помещение. Но вопль не утихал — бессловесный, истошный, надсадный. И тут я поняла. То был другой грузовик. Он привез тела.

Никогда прежде я не слыхала такого дикого, нечеловеческого крика. Он внушал мне ужас; от него дрожала стена, к которой я прислонилась. Он раздирал защитную пелену бесчувствия, которая окутывала меня до сих пор. Он сметал последнюю крохотную надежду, таившуюся в моем сердце. Он оповещал меня о чем-то немыслимом, невообразимом. Но такого подтверждения я не хотела. Не от этих чужих, страшно воющих людей.

Я как-то пробралась сквозь толпу. Мне надо было выйти на воздух. Когда я подошла к дверям, полицейский, пытавшийся успокоить толпу, крикнул: «Тихо! Это тела не наших! Это просто туристы из гостиницы!» Я даже не вздрогнула, услышав его слова. Мне надо было выйти. Я стала протискиваться дальше, как будто все это было неважно. Не рухнула наземь. Ни разу не всхлипнула, хотя теперь пришла моя очередь выть и кричать.

Я дотащилась до машины Метте, припаркованной под фонарем у центрального въезда. Там было тихо. Забралась на водительское сиденье и опустила голову на руль. «Тела из гостиницы», — так сказал тот полицейский.

В джипе Антон и нашел меня. Все еще лежа головой на руле, я услышала его голос. Сначала я не поняла, что ему нужно; потом сознание выхватило слово морг — и все во мне ощетинилось. «Морг? Неужели он хочет, чтобы я пошла в морг? Он что, из ума выжил? Я туда ни ногой. Ни за что на свете. А что… если там Вик и Мал?» — я не смогла даже додумать до конца эту мысль. Так она и застряла бесформенным комком у меня в голове.

До меня наконец дошло, о чем просит Антон. Он хотел, чтобы я отвезла его в морг на больничной коляске. Я почувствовала себя окончательно сбитой с толку. На какой коляске? Он объяснил, что израненные ноги сильно болят и что сам он до морга не доберется, поэтому его следует отвезти на инвалидном кресле. Не смогу ли я ему помочь в этом. У меня спутались все мысли. Толкать его коляску через ряды трупов? Я сказала, что не смогу. Он умолял, поначалу я отказывалась, но выдохлась и быстро сдалась. Сил на сопротивление совсем не осталось.

Везти Антона в кресле было тяжело, особенно лавировать в толпе. Я была в ярости, что мне пришлось этим заниматься, и наезжала на каждого, кто не успевал отскочить в сторону. Антон указывал, куда ехать, а я, толкая коляску, не переставая думала, что все происходит не на самом деле: «Такого просто не может быть. Неужели правда, что это я, в старом одеяле вокруг талии, качу инвалидное кресло по коридору морга, где, возможно, лежит вся моя семья?» Наконец, Антон показал на какую-то дверь. «Не пойду туда. Даже близко не подойду», — решила я. Отпустив коляску — она сама покатилась по чуть наклонному полу к той самой двери, — я вернулась к джипу и долго сидела там в темноте.

Вернулся Антон. Я понятия не имела, сколько прошло времени. Он остановился у окна джипа. Сказал, что нашел Орланту. Нашел ее. Только ее одну. «Ее больше нет с нами, она ушла», — произнес он.

Лицо Антона было пустым. Я взяла его за руку. «Теперь это превращается в реальность», — подумала я. Медленно, очень-очень медленно действительность происходящего начинала просачиваться в мое сознание. Тогда я поняла, что надо возвращаться в Коломбо. В течение ночи сюда будут приходить еще много грузовиков, и в них будет еще много тел. Надо отсюда выбираться.