Теории сознания - Стивен Прист Страница 61

Поэтому, если спросить, что является субъектом сознания, ответом Стросона будет: целостная личность. Если же мы спросим, как может быть, что ментальные и физические характеристики приписываются одной и той же сущности, то в ответ он скажет, что личность есть именно то, к чему одновременно применимы ментальные и физические термины. В частности, ошибочно полагать, будто чистое сознание или эго является субъектом сознания или будто вообще не существует субъекта сознания.

ДВА ВИДА ПРЕДИКАТОВ

Фактически, стросоновское понятие личности богаче, чем оно было представлено до сих пор. Чтобы оценить его по достоинству, нам следует рассмотреть то различие, которое Стросон проводит между двумя видами предикатов. Предикат есть слово или ряд слов, используемых для приписывания чему-либо свойства или характеристики. Предикаты суть адъективные выражения. Стросон утверждает, что с точки зрения здравого смысла предикаты, которые мы употребляем для приписывания тех или иных свойств личностям, принадлежат к двум широким категориям. Во-первых, это предикаты, которые мы приписываем обычным физическим объектам, когда, к примеру, говорим, что некий объект имеет такой-то вес, такое-то положение в пространстве и т.д. Стросон называет их "M-предикатами" (M, вероятно, является сокращением слова "материальный"). Во-вторых, есть такие предикаты, которые мы используем для приписывания свойств одним лишь личностям, например, "улыбается", "идет на прогулку" и т.д. (Ibid., p. 104). Они называются "P-предикатами", (где P, вероятно, является сокращением от для английского слова "person" (личность). M-предикаты представляются относительно простыми. А как насчет P-предикатов? Ответ Стросона: если P-предикат применяется к чему-то, то последнее наделено сознанием. Некоторые P-предикаты, такие, как "больно", непосредственно приписывают состояния сознания; другие же, например "улыбается", – нет. Но в обоих случаях если предикат применяется правильно, то из этого логически следует наличие сознания у того, чему он приписывается. P-предикаты предполагают обладание сознанием (Ibid., p. 105).

Различие между P-предикатами и M-предикатами в сочетании с тезисом Стросона о том, что необходимым условием для приписывания себе состояний сознания является готовность приписывать их другим, задает новое направление критике картезианства. Невозможно, чтобы мы учились приписывать P-предикаты только на своем собственном примере, иначе не соблюдался бы тезис Стросона. Но это означает, что мы умеем осуществлять приписывания P-предикатов в третьем лице. Если это верно, то употребление P-предикатов основывается на наблюдении за поведением других людей. Таков, фактически, взгляд Стросона. Он использует витгенштейновское слово "критерий" для описания тех условий, при которых уместно применять определенный предикат. В случае приписывания P-предикатов в третьем лице критериями оказываются разные виды поведения. В качестве пояснения возьмем, к примеру, P-предикат "больно" ("is in pain"). Согласно Стросону, невозможно научиться употреблять данное слово только на своем собственном примере. В дополнение к этому нужно ознакомиться с поведением других, когда им больно, ибо их поведение служит критерием для употребления слова "больно". Стросон, конечно, не отрицает, что возможны случаи, когда есть боль, но нет соответствующего поведения или когда есть соответствующее поведение, но без боли, однако это не может происходить всегда, иначе данный предикат не имел бы значения. Определенное поведение отнюдь не является единственным знаком боли. Но оно во многом составляет те условия, при которых может употребляться слово "больно".

Такой ход рассуждений является глубоко антикартезианским, ибо приписывания в третьем лице становятся условиями для приписываний в первом лице. Декартова философия, как мы видели, является в значительной степени философией от первого лица. Именно с картезианской точки зрения человек придает значение психологическим понятиям, исходя прежде всего из собственного опыта, а затем экстраполируется на случаи их употребления в третьем лице. Для Стросона же экстраполяция идет в другом направлении. Логический порядок приоритетов у него обратный.

Возможна и более умеренная трактовка, когда Стросону приписывается установление своего рода симметрии между употреблением психологических понятий в первом и в третьем лице. С одной стороны, он считает – безусловно, правильно, – что, когда вы говорите, что подавлены (испытываете депрессию) или что вам больно, и когда это же говорю я, мы отнюдь не употребляем данные слова в различных смыслах (хотя ясно, что референция в этих двух случаях различна). Однако он также считает, что депрессию и боль ощущают и вместе с тем показывают, испытывают и вместе с тем обнаруживают в поведении:

Сформулируем нашу идею – с некоторым неизбежным огрублением – при помощи одного конкретного понятия этого класса, скажем понятия депрессии. Мы говорим о депрессивном поведении, и также мы говорим о чувстве депрессии. Обычно полагают, что чувства можно чувствовать, но не наблюдать, а поведение можно наблюдать, но не чувствовать, и поэтому между ними должно оставаться место, куда можно вбить логический клин. Но понятие депрессии покрывает собой то место, куда хотят вбить клин (Ibid., p. 108).

Этот фрагмент интересен и важен, поскольку он определенно означает отрицание не только картезианства, но и логического бихевиоризма. Стросон высказывает мысль, что депрессии не могло бы быть не только в том случае, если бы депрессию никогда не показывали в поведении, но и в том случае, если бы ее никогда не чувствовали. Это, видимо, означает, что и личный опыт, и поведенческие критерии применительно к другим необходимы для того, чтобы понятие депрессии могло употребляться. Если это так, то Стросону в чем-то удалось разрешить спор между картезианцем и логическим бихевиористом. Он признает поведенческие критерии логического бихевиориста и содержание сознания картезианца, но не позволяет каждому из них преуменьшать важность того, что предлагает другой. Отсюда: "Депрессия X есть нечто такое, что является одним и тем же, когда ее чувствует, но не наблюдает X и когда ее наблюдают, но не чувствуют другие, помимо X" (Ibid., p. 109). Картезианец предполагает определенную автономию употреблений человеком применительно к себе того, что Стросон называет "P-предикатами". Логический бихевиорист предполагает сходную автономию употреблений тех же предикатов в третьем лице. Фактически же каждый тип употребления зависит от другого, так что не остается места для скептицизма в отношении чужих сознаний или для сведения сознаний к поведению:

"Обычно не замечают, что эти предикаты не могли бы употребляться в каком-то одном своем аспекте и не употребляться в другом: их нельзя было бы приписывать себе и не приписывать другим, и наоборот. Вместо этого один аспект их употребления объявляют самодостаточным, а другой в таком случае становится проблематичным. Поэтому мы колеблемся между философским скептицизмом и философским бихевиоризмом" (Ibid., р. 109).

Если таково значение теории Стросона для спора между картезианством и логическим бихевиоризмом, то в чем ее важность для собственно дуализма и для возможности бестелесного существования?

Однако подобное бестелесное существование мыслимо только потому, что мы являемся личностями, то есть сущностями, к которым применимы и ментальные, и физические предикаты. Когда мы представляем себе бестелесное существование, то заимствуем для этого концептуальный аппарат, которым пользуемся в обычных случаях, как это описывает Стросон. Не лишено смысла утверждение о том, что личность, которая была наделена телом, можем стать бестелесной, но, опять же, возможность такого рода высказываний определяется тем, что мы являемся личностями в стросоновском смысле. Правда, согласно Стросону, бестелесное существо скоро лишится всякого чувства я, будучи неспособным взаимодействовать с физическим миром. В этих условиях слово "личность" утратит свой смысл, который в конечном счете определяется тем фактом, что мы являемся личностями.