Мотивированный мозг. Высшая нервная деятельность и естественно-научные основы общей психологии - Павел Симонов Страница 50

Специфическое проявление деятельности сверхсознания – механизм сновидений. Их адаптивное значение пока неясно, хотя гипотеза В. С. Ротенберга (1982) о сновидениях как разновидности поисковой активности представляется весьма правдоподобной. Касаясь роли сверхсознания в генезе сновидений, мы не раз подчеркивали, что «содержание сновидений лишь вероятностно определяется характером мотивационной доминанты, сообщающей содержательной стороне сновидений некоторую тенденцию, направление, в рамках которого следы комбинируются и варьируются достаточно случайно» (Симонов, Ершов, 1984, с. 85–86).

Наряду с участием в генезе научных открытий и создании художественных произведений сверхсознание играет важнейшую роль в происхождении мифов, суеверий, верований, которые, не будучи объективным отражением действительности, тем не менее фиксируются в сознании людей, удовлетворяя их потребность в упорядочивании представлений об окружающем мире, в канонизации социальных норм, неистребимую потребность в «чуде, тайне и авторитете» (Ф. М. Достоевский).

Наконец, мы можем встретить и патологически измененное взаимодействие сознания с под– и сверхсознанием, их болезнь в виде бреда, галлюцинаций, образов, возникающих под влиянием психотропных веществ типа ЛСД и других галлюциногенов.

Будучи вероятностным по природе, сверхсознание отнюдь не калейдоскоп, не бросание орла и решки. Его деятельность трижды канализирована: 1) ранее накопленным опытом, включая присвоенный опыт предшествующих поколений; 2) задачей, которую перед сверхсознанием ставит сознание, натолкнувшееся на проблемную ситуацию; 3) доминирующей потребностью.

Функции сверхсознания не сводятся к одному лишь порождению «психических мутаций и рекомбинаций» (Симонов, 1966), т. е. к чисто случайному рекомбинированию хранящихся в памяти следов. Впрочем, вопрос о случайности генетических мутаций также гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. «Случайность мутаций относительна, – пишут С. В. Мейен и Ю. В. Чайковский в предисловии к книге А. А. Любищева. – Они случайны в том смысле, что их появление и результат, как правило, не удается связать с воздействием внешней среды. В то же время мутации как-то детерминированы работой самой генетической системы организма. Каждая мутация случайна в том смысле, что может привести к реализации любого допустимого аллеля, но ее можно считать и детерминированной, поскольку сам набор аллелей закономерен» (Мейен, Чайковский, 1982, с. 17). По каким-то, еще неведомым нам законам сверхсознание производит первичный отбор возникающих рекомбинаций и предъявляет сознанию только те из них, которым присуща известная вероятность их соответствия реальной действительности. Вот почему даже самые «безумные идеи» ученого принципиально отличны от патологического безумия душевнобольных и фантасмагории сновидений.

Современная нейрофизиология располагает знанием ряда механизмов, способных привести к замыканию временных нервных связей между следами (энграммами) ранее полученных впечатлений, чье соответствие или несоответствие действительности выясняется лишь вторично после сопоставления с объективной реальностью. Среди механизмов, подробно рассмотренных нами ранее (Симонов, 1981), особое место занимает принцип доминанты А. А. Ухтомского. В настоящее время можно считать установленным, что сверхсознание (творческая интуиция) всегда «работает» на удовлетворение потребности, устойчиво доминирующей в иерархии мотивов данного субъекта. Так, карьерист, жаждущий социального успеха, может быть гениален в построении своей карьеры, но вряд ли подарит миру научные открытия и художественные шедевры. Здесь не следует впадать в дурную одномерность. Великий художник (или ученый) может быть достаточно честолюбив, скуп, играть на бегах и в карты. Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Важно лишь, чтобы в определенные моменты бескорыстная потребность познания истины и правды безраздельно овладевала всем его существом. Именно в эти моменты доминирующая потребность включит механизмы сверхсознания и приведет к результатам, не достижимым никаким иным рациональным способом. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…» – А. С. Пушкин гениально угадал эту диалектику деятельности сверхсознания.

Подобно тому как имитационное поведение способно адресоваться к подсознанию, минуя контроль рационального мышления, важнейшим средством тренировки и обогащения сверхсознания является детская игра. Будучи свободной от достижения утилитарных, а до определенного возраста и социально престижных целей, игра обладает той самоцельностью и самоценностью, которые направляют ее на решение бескорыстно-творческих задач. Детская игра мотивируется почти исключительно потребностями познания и вооруженности – под последней мы понимаем потребность приобретения знаний, навыков и умений, которые понадобятся лишь в дальнейшем (см. гл. 2). Именно эти две потребности – познания и вооруженности – питают деятельность детского сверхсознания, делая каждого ребенка фантазером, первооткрывателем и творцом. По мере взросления потребности познания все чаще приходится конкурировать с витальными и социальными потребностями, а сверхсознанию – отвлекаться на обслуживание широкого спектра самых разнообразных мотиваций. Не случайно подлинно великие умы характеризуются сохранением черт детскости, что было замечено давно и не один раз.

Е. Л. Фейнберг (1981) подробно рассмотрел отличия интуиции-догадки (порождение гипотез) от интуиции – прямого усмотрения истины, не требующего формально-логических доказательств. Примером интуиции последнего типа может служить заключение ученого о достаточности количества экспериментов или заключение судьи о достаточности объективных доказательств виновности. Напомним, что закон требует от судьи выносить приговор согласно «внутреннему убеждению», не предписывая заранее то или иное количество доказательств. Не случайно в законе наряду с дискурсивной «буквой» присутствует интуитивный «дух». Мы полагаем, что в генезе двух разновидностей интуиции есть нечто принципиально общее, а именно дефицит информации, необходимой и достаточной для логически безупречного заключения. В первом случае (интуиция-догадка) этой информации еще нет, ее предстоит найти в ходе проверки возникающего предположения. В случае с интуицией – прямым усмотрением истины получить такую информацию вообще невозможно, какое количество экспериментов ни поставил бы ученый и какое количество доказательств ни собрал бы судья. Для нас важно, что пример с интуицией – усмотрением истины еще раз оправдывает термин «сверхсознание». В самом деле, дискурсивное мышление поставляет материал для принятия решения, предлагает сознанию реестр формализуемых доказательств, но окончательное решение принимается на уровне интуиции и формализовано быть не может.

Материал для своей рекомбинационной деятельности сверхсознание черпает и в осознаваемом опыте, и в резервах подсознания. Тем не менее в сверхсознании содержится нечто именно «сверх», т. е. нечто большее, чем сфера собственно сознания. Это «сверх» есть принципиально новая информация, непосредственно не вытекающая из ранее полученных впечатлений. Силой, инициирующей деятельность сверхсознания и одновременно канализирующей содержательную сторону этой деятельности, является доминирующая потребность. Мотивационные ограничения изначально наложены на деятельность сверхсознания. Вот почему интуиция отнюдь не калейдоскоп, не игра случайности: она исходно канализирована качеством доминирующей потребности и объемом ранее накопленных знаний. Никакое «генерирование идей» не привело бы к открытию периодического закона без обширнейших знаний свойств химических элементов.