Пират - Джин Вулф Страница 54

В наши дни люди с трудом допускают мысль о суровом наказании даже за самые непотребные поступки. Мальчик может убить свою мать, и если он пустит слезу и попросит прощения многим захочется отпустить его с миром. (Отец Фил из таких.) Во времена, когда я был капитаном Крисом, за самую малую провинность избивали до полусмерти, и никто особо не задумывался на сей счет. Но на военном корабле офицеры знали, что во время сражения они будут находиться в первых рядах, а за ними будут следовать остальные члены команды, вооруженные абордажными саблями и пистолями. Это сильно меняло дело.

Кроме того, на военных судах люди больше зарабатывали, по крайней мере во время войны. Если они захватывали вражеский корабль, добыча делилась примерно по таким же правилам, как у нас. (Будь мы каперами, нам пришлось бы делиться еще и с короной.) Главное отличие состоит в том, что нам, пиратам, была не нужна война.

Здесь мне следует добавить, что среди пиратов встречались и испанцы. Их было не так много, поскольку английских, французских и голландских кораблей ходило по морям значительно меньше, чем испанских. Но испанцы тоже пиратствовали, и они имели больше портов, из которых совершали вылазки.

Должен заметить, что все пираты порой нападали на своих соотечественников. Мы не всегда щадили английский или французский корабль, особенно если позарез нуждались в чем-либо. Испанские пираты тоже не всегда щадили испанские суда. Дело в том, что пиратские команды обычно были многонациональными. Мы набирали главным образом французов, голландцев и так далее, а также, разумеется, шотландцев, ирландцев, валлийцев и парней из Африки. Испанские пираты тоже набирали чернокожих, причем в большом количестве. (И они нередко нанимали на судно дюжину коренных американцев, интереса ради.) Вот так обстояло дело. Довольно забавный расклад, если подумать.

* * *

Я только что вернулся из поездки. Отец Уол удаляется от дел и останется в приходе своего рода заслуженным пастором в отставке. Я стану новым пастором, значит, нас будет двое, покуда он жив. (Долгих ему лет жизни!) Потом останусь я один.

Однако долгожданный день близится, и, когда он наступит, я уйду. Я не сказал этого отцу Уолу. И вообще никому не сказал. Если мне суждено предать одну из эпох, я скорее предам нынешнюю.

В субботу в приходе состоится праздничный обед. Я должен прибыть в два часа в сопровождении отца Уола. Мы будем есть, пить и общаться, больше мне ничего не известно. В конце концов я распакую свои вещи в новой спальне. Я отслужу мессу в семь вечера в субботу, а также в семь и девять утра в воскресенье. Отец Уол отслужит свою последнюю мессу в одиннадцать. Я молюсь о том, чтобы быть хорошим священником все время, покуда остаюсь здесь.

* * *

А вдруг я не успею закончить свою историю здесь? Должен ли буду я продолжить дело в монастыре Девы Марии Вифлеемской? Ни в коем случае! Мне надо писать больше и лучше — и торопиться.

Я назначил Бена Бенсона боцманом. Звучит смешно, но он хотел быть именно боцманом. Мы нашли его тело у двери парусной кладовой. Он был задушен. Один парень из нашей команды говорил, что какое-то время работал вешателем, и я приказал ему осмотреть Бена.

— Мы всегда стараемся ломать шеи, капитан. Если человек достаточно тяжелый и падает с изрядной высоты, шея ломается. Но не всегда. Тогда я подпрыгивал, хватал парня за ноги и висел на нем, пока он не помрет. Удавленники выглядели в точности, как он, когда я снимал с них капюшон — так у нас называется мешок, который надевается на голову, чтобы никто не видел лица. Но я его потом снимал, чтобы использовать еще раз. Тогда я видел лицо. Он задушен, но не веревкой. Я вижу отпечатки пальцев на шее.

Мы с Питом вынесли тело Бена на палубу: я подумал, что при лунном свете мы увидим следы веревки, которых не разглядели в темноте. Следов веревки мы не обнаружили, но увидели отпечатки пальцев. Бена задушил человек с большими, сильными руками.

Мы погребли его в море, зашив в парусиновую койку, утяжеленную ядром девятифунтовика. Потом я допросил членов команды, внимательно разглядывая их руки и пытаясь выяснить, были ли у боцмана враги. Почти у всех руки были крупнее, чем у меня, но я не нашел ни одного человека, который не любил бы Бена. Большинство не знали его до того, как он вступил в команду. Рыжий Джек был его другом. Большой Нед и Маху тоже были его друзьями — не такими близкими, как Рыжий Джек, но друзьями. Все трое заявили, что хотят убить убийцу Бена, и, похоже, они говорили серьезно.

Я доходчиво объяснил всем, что на моем корабле честный поединок — одно дело, а убийство — совсем другое. Скажите мне — и я высажу вас на берег с абордажными саблями. Во всех прочих случаях я желаю знать, кто убил и почему. Все со мной согласились, но это ничего мне не дало. Кто-то убил Бена. Явно не Маху и не Новия — и уж точно не я. Все прочие оставались под подозрением.

Допросив почти всех и ровным счетом ничего не выяснив, я удалился в свою каюту, закрыл дверь и стал молиться. Новия рисовала на палубе; полагаю, она поняла, что я хочу остаться один.

Вначале я помолился о душе Бена. Потом помолился о своей душе. Я сказал Богу, что знаю: я пират и ничем не лучше Бена. Любое наказание, которое Он мне определит, будет справедливым. Я знал это, о чем и сказал Ему. Возможно, я буду вопить, рыдать, умолять и стенать, но я никогда не скажу, что Он поступил со мной несправедливо. Я пообещал никогда не творить зла без необходимости и умолял Бога простить мне все прегрешения, которые я совершил и совершу впредь.

Тогда единственный раз в жизни я услышал глас Господень. Бог ответил мне — не в уме моем, не в сердце моем и не в душе моей. Он заговорил вслух, и голос Его был невыразимо прекрасен. Он сказал: «Люби Меня, Крис, а все остальное приложится».

Когда я снова вышел на палубу, все разговаривали о шуме, раздавшемся минуту назад. Хотя на небе не виднелось ни облачка, Новия утверждала, что прогремел гром. Нет, возражал Бутон, это выстрелили пушки. «Магдалена» тогда стояла к северо-северо-востоку от нас, на расстоянии двух — двух с половиной миль. Бутон считал, что она дала залп из орудий левого борта. Я сказал всем, что знаю, каково происхождение странного шума, но это касается только меня одного, и они могут не беспокоиться.

Прежде чем приступить к рассказу о галеоне, я должен прояснить еще одно обстоятельство — на самом деле мне следовало сделать это раньше. Как вы уже знаете, когда я передал Эстрелиту на попечение капитана Охеды и вернулся в свою каюту, там меня ждала Новия. Разумеется, было темно, и она лежала под одеялом в постели, постланной мной на полу каюты (на палубном настиле, если точно). Мы занялись любовью и почти не разговаривали, если не считать фраз типа «сейчас я кончу» или «давай повторим».

Мы и утром не разговаривали. Мы оба боялись сказать что-нибудь такое, что снова внесет разлад в наши отношения, и потому больше молчали. Поднявшись с постели, Новия надела все те же матросские штаны с голубой рубахой, и я испугался, что она опять покинет корабль.

Она осталась. Но впоследствии гораздо чаще ходила в мужском платье, чем в женском. Поначалу я думал, что она просто хочет быть готова в любую минуту уйти, если вдруг снова вспыхнет ссора, но она продолжала одеваться по-мужски и после того, как мы вышли в море. Иногда она носила свои платья. Но чаще одевалась как все остальные на борту.