Ударом шпаги - Эндрю Бальфур Страница 51

Напряженным взглядом следил я за тем, как судно удаляется от меня, с каждой минутой уменьшаясь в размерах, и в душу мне закрался панический страх, что в процессе погони оно скроется из виду и я останусь сидеть на днище перевернутой лодки до тех пор, пока удача или просто физические силы покинут меня и я свалюсь в воду, или пока вместо одного мертвеца здесь окажутся двое.

Впрочем, мои страхи оказались напрасными: галеон слишком поздно встал под ветер и теперь, несмотря на все его усилия, явно проигрывал своему преследователю; вскоре я за метил, как английское судно слегка качнулось и на баке вспыхнуло облачко белого дыма, после чего по воде прокатился гром пушечного выстрела.

Противники находились слишком далеко от меня, чтобы я мог судить, получил ли испанец какие-либо повреждения, поскольку мачты галеона продолжали перпендикулярно возвышаться над волнами, а паруса его оставались на месте, но я молился, чтобы ему не удалось улизнуть, и наконец, к моей неописуемой радости, он зарифил часть парусов и развернулся, поджидая приближения «Золотого дракона». Их отделяло от меня расстояние в добрых две мили, но даже издали мне было видно, что английское судно имеет преимущество в маневре перед галеоном; грохот орудийной канонады не заставил себя долго ждать, и оба гигантских корабля окутались пороховым дымом, густые клубы которого медленно сносило по ветру.

Мне казалось странным сидеть и наблюдать морское сражение из столь необычной позиции, которую я с удовольствием бы поменял, ибо все действие происходило за моей спиной и мне приходилось выворачивать шею до ломоты в затылке, чтобы следить за ходом событий. Все это, да еще неустойчивые колебания моего вертлявого суденышка, непомерная тяжесть тела мертвого испанца, страх перед акулами и многое другое способствовали тому, что я готов был скорее согласиться на дюжину самых отчаянных схваток, чем просидеть еще хотя бы час верхом на днище перевернутого ялика. Меня потихоньку сносило ветром и течением к месту сражения, и, хотя сражавшиеся тоже дрейфовали, мне казалось тем не менее, будто я по-немногу приближаюсь к ним; вообще, к этому времени мне стали мерещиться странные вещи. Неожиданно я совершенно явственно услыхал звон корабельного колокола с «Сан-Фернандо», и в ушах моих зазвучала заунывная мелодия предсмертной молитвы испанцев; неясные видения поплыли перед моими глазами, и я увидел в воде мертвые липа — лицо Джека Роджерса, мастера Трелони, корабельного плотника и жуткое, похожее на череп, лицо монаха.

Испугавшись, как бы подобные видения не повлияли на мой рассудок, я потряс головой и попытался просвистеть мелодию песни сэра Джаспера; но, хоть музыка ее вполне отчетливо звучала у меня в мозгу, с языка и пересохших губ, несмотря на все мои старания, не слетело ни единого звука. Спустя некоторое время я прекратил бесплодные попытки и, понадежнее усадив мертвеца перед собой, — он что-то слишком живо стал раскачиваться для покойника, — снова вывернул шею и принялся наблюдать за сражением. Нетрудно было убедиться, что галеону приходится туго, поскольку хоть английский корабль большей частью и заслонял его от меня, но время от времени мне удавалось поймать его в поле зрения. Одна из его мачт отсутствовала, и даже на таком значительном расстоянии он выглядел скорее сплошной развалиной, чем испанским военным кораблем, тогда как «Золотой дракон», по всей видимости, пострадал очень мало. Мне трудно было судить, как долго продолжалось сражение; казалось, будто я провел долгие часы в компании мертвого испанца, прежде чем грохот пушек прекратился и красные языки пламени и клубы дыма из орудий стали достоянием прошлого; наконец я увидел, что галеон взят, и, помнится, даже попытался выразить свою радость, поскольку надеялся увидеть, как вздернут на рею капитана Гамбоа, страстно желая, чтобы того взяли в плен живым и невредимым. Затем я смутно припоминаю, как я разговаривал с мертвым испанцем, дразнил и насмехался над ним и даже собирался пощекотать его пикой. Что произошло потом, я не помню, пока в моих ушах не зазвучали чужие голоса и я не раскрыл глаза, тупо озираясь вокруг.

«Золотой дракон» и галеон — который представлял собой весьма жалкое зрелище, успев к этому времени потерять и вторую мачту, — лежали в дрейфе в полумиле расстояния от меня, а рядом со мной находилась лодка, полная людей, чьи голоса привели меня в сознание; и вновь до моего слуха донесся голос матроса на носу лодки, окликавшего меня. Я был не в состоянии ответить, но просто сидел, глядя на них и размышляя, видит ли все это мертвый испанец. Лодка приблизилась вплотную к моему перевернутому ялику, и я узнал среди удивленных и озабоченных лиц, глядевших с нее на меня, веселое и добродушное лицо сэра Джаспера; но тут словно мороз пробежал у меня по коже, и я сделал попытку приподняться, опасаясь снова потерять сознание, ибо рядом с маленьким рыцарем на кормовой банке сидел мой давнишний знакомец — молодой человек с красивым насмешливым лицом, человек, чью глотку я чуть не раздавил в портсмутской тюрьме.

Мое неуклюжее движение привело к закономерному, хоть от этого и не менее плачевному, результату: ялик наконец с плеском перевернулся и пошел ко дну, а я очутился в воде. Мне еще припоминаются встревоженные и сочувствующие лица, сильные руки, подхватившие меня, и громкий хохот здоровых матросских глоток в ответ на шутку, которую сэр Джаспер произнес своим неповторимым голосом; затем я погрузился в небытие, и звон корабельного колокола вновь зазвучал в моих ушах, но теперь уже намного тише, пока не замолк окончательно. Что произошло потом, после того как был захвачен галеон, и что последовало за этим, я расскажу так, как мне рассказывал сэр Джаспер, когда мы лежали, связанные по рукам и ногам, на борту «Золотого дракона» неподалеку от острова Тринидад, задыхаясь от неимоверной духоты и пожираемые полчищами бесчисленных насекомых.