Внучка алхимика - Лариса Шкатула Страница 45

– Марфуша! – услышала она обеспокоенный голос мадам Григорьевой, и вскоре к её лицу поднесли флакон с нюхательной солью.

Над уже лежащей на кушетке Соней склонилось обеспокоенное лицо Аделаиды Феликсовны.

– Деточка, так ты ничего об этом не знала? А я-то, старая курица, раскудахталась. Думала, ты от позора бежишь… Говоришь, во Францию уехать намерилась? Уж не к Луизе ли, гувернантке своей.

– К ней. А как вы догадались?

– Особого ума на это не требуется. Гувернантка у тебя француженка, вон до сих пор вы с нею переписываетесь. К тому же, ещё дед твой Еремей всё к французам тянулся. Дружок у него был, помнится, в городе с названием… Дежансон!

Соня от неожиданности вздрогнула. Неужели от этой женщины нельзя ничего скрыть? Между тем, Григорьева улыбнулась впечатлению, которое произвела на свою посетительницу, и скромно заметила:

– У каждого из нас свои секреты, не правда ли, дорогая?.. Как, пришла в себя или ещё полежишь?

– Нет, со мною уже всё в порядке, – проговорила сконфуженная Соня, опять садясь к столу. – Извините меня.

– Ничего, это со всеми бывает, – проговорила Григорьева, протягивая ей чашку со свеже налитым чаем. И продолжила беседу с Соней, будто ничего не случилось. – Во Францию, говоришь, поехать собралась. А ты хоть понимаешь, дитя мое, как дорого стоит подобная услуга? Найдутся ли у тебя такие деньги?

Деловой тон женщины привёл в себя Соню куда быстрее, нежели её участие.

– Найдутся, – кивнула княжна. – Правда, деньги из того, что у меня есть, ещё нужно получить. Обменять. Продать. В общем, деньги мои пока заключены вот в этом золоте.

Она выложила на стол из сумочки золотой слиток, который звякнул, задев её блюдце.

Григорьева протянула руку и взяла слиток. Подбросила его слегка уже привычным для Сони жестом и сказала:

– Шесть фунтов.

– Точно.

Соня уже ничему не удивлялась.

– Я дам тебе за него полторы тысячи рублей.

Княжна ожидала получить чуть ли не вдвое больше, но она не промолвила ни слова, а только согласно кивнула. Григорьева все же уловила тень разочарования в её глазах и сочла нужным пояснить:

– Слишком большие расходы предстоят. К тому же, не знаю, известно ли тебе, но у меня принцип: дружба дружбой, а денежки врозь. А тебе, при разумных тратах, хватит и на обратный путь, и на месяц-другой проживания во Франции. Или сколько времени ты намерена там быть?

Соня чуть было не сказала: всю оставшуюся жизнь, но вовремя остановилась. В такие подробности посвящать Аделаиду Феликсовну вовсе нет необходимости. Равно, как и город, в который Соня поначалу отправлялась, называть ей не хотелось. Тем более, что о нём Григорьева знала, и могла, наверное, догадаться, что княжну влекут туда вовсе не целебные грязи. Потому она сказала, что в самом деле едет к своей приятельнице Луизе в город Нант.

– Вот видишь, и здесь экономия. Подруга-то, небось, за постой брать не станет. А уж совсем худо придётся, небось, к тому времени брат откликнется, не бросит непослушную сестру в беде.

Соня усмехнулась про себя тому, как лихо решала мадам Григорьева её проблемы, не забывая о своих. И за всеми участливыми речами в ней не виделась желания помочь "дочери своей приятельницы" бескорыстно. Что поделаешь, придётся Соне привыкать, что и такие люди живут на свете, которые разделяют деньги и сердечные отношения…

– Жениху-то, прости за любопытство, сообщать не будешь? – спросила её между тем Аделаида Феликсовна.

Этот простой вопрос поставил Соню в тупик. А есть ли теперь у неё жених? Понятное дело, она на Леонида обиделась, но и обстановка, в которой он оказался, возможно, хоть частично его извиняет. Впрочем, это уже Соня подумала несколько отстраненно – до его ли неприятностей теперь ей, загнанной подобно дикому зверю?

Никогда прежде свет так жестко не занимался её персоной, клеймил и брезгливо отстранял от себя, словно она совершила самый смертный грех!

Григорьева поняла её колебания.

– Значит, решила Разумовскому ничего не сообщать?

Софья почувствовала некое раздражение: так дотошно не допрашивала её даже маменька!

– Он тоже мне ничего не сообщил, – сухо проговорила она.

– Да? – непритворно изумилась Аделаида Феликсовна. – А мне казалось… Понятное дело, в такой суматохе мало ли что покажется…

Она оборвала себя на середине фразы и помолчала, покачивая головой каким-то своим мыслям. Но спросила Соню о другом.

– Насколько я знаю, ничего страшного с тобой, княжна, не случилось? Свет-то может болтать о чём угодно, но я осмелюсь предположить совсем другой ход событий, – невинно поинтересовалась Аделаида Феликсовна.

– В физическом отношении со мной ничего плохого не произошло, – ответила Соня, недоумевая, почему она вообще обсуждает такие деликатные вопросы с посторонним человеком?

Наверное, она оказалась не права. Мадам Григорьевой больше подошла бы стезя настоятельницы женского монастыря. Тогда она смогла бы исповедовать заблудших женщин, которые без колебаний делились с нею своими сокровенными тайнами.

– Понятное дело, твоей репутации, равно как и душе, вред нанесен немалый, – согласилась Григорьева – Но кто из нас не страдает без вины? Ежели бы знала ты, ангел мой, сколько людей на каторгу безо всякой вины попадают! Несут позор, коего не заслужили… Бог терпел и нам велел… Эх, гордыня у вас, молодых, непомерная. Боитесь лишний раз голову склонить. А ну как подумает кто, будто вы недостаточно высоко себя несёте! Смирение ли нас унижает?.. Но это я так, по-матерински. У самой дети и своевольничают, и мать не всегда почитают как должно. Не мы ли для вас стараемся, не щадя живота своего, чтобы вам же, детям нашим, легче жилось…

Она некоторое время помолчала, но Соня не стала ей отвечать, и Григорьева сама себе кивнула. Сказала, как о решённом.

– Всё, что нужно, будет готово через неделю. На тебя и на твою девку. Она ведь крепостная?

Соня нерешительно кивнула. Прежде она о таком не задумывалась, но раз и прочие их крестьяне крепостные, значит, и Агриппина к таковым относится.

Аделаида Феликсовна поднялась из-за стола вслед за Софьей, выпрямляясь и принимая вид строгий и опять официальный.

– Вот её, ваше сиятельство, ко мне и пришлёте. Можно с утра, пораньше. Мне долго спать дела не позволяют.

Она поклонилась Соне, словно и не было между ними только что доверительной беседы. Может, так и лучше. Княжна вовсе не чувствовала себя задетой откровениями мадам Григорьевой, оттого, что верила её молчанию. Даже, несмотря на неприятные для себя новости, Соня почувствовала некоторое облегчение, словно после исповеди получила отпущение грехов.

Нет, пожалуй, где-то в глубине души её ворочался червячок сомнений: не приведи бог обманет её Аделаида Феликсовна, ведь и не пожалуешься никому. Ни брату, ни полицмейстеру.