Внучка алхимика - Лариса Шкатула Страница 44

Главное, чем привлекала Соню эта женщина, – обещанием полного сохранения тайны, которую княжна решила ей поверить. Конечно, насчет одной лишь поездки во Францию, избегая, по возможности, объяснений о том, откуда у неё взялся слиток золота.

Опять, как и в прошлый раз, Соня взяла с собой Агриппину, которую прежде выслала за извозчиком. Ежели теперь у Астаховых и была карета, то пользовался ею исключительно князь Николай Астахов.

Соня не роптала. Брат был теперь главой рода. В его руках и должно сосредотачиваться всё, хотя бы и найденное золото.

Мадам Григорьева встретила Софью если и не как близкую родственницу, то как хорошую знакомую, каковую ей всегда приятно видеть. Правда, по титулу не величала, но по имени-отчеству и на "вы". И ни одним движением или словом не напомнила ей о том, что когда-то – впрочем, совсем недавно Соня обращалась к ней по деликатному вопросу.

– Знаете, о чем я подумала, Аделаида Феликсовна? – проговорила Соня. – Будь в нашей стране матриархат, из вас получился бы великолепный канцлер.

Та ничуть не удивилась, но несогласно покачала головой.

– Ежели звание сие дали бы мне как министру иностранных дел.., – Григорьева в шутку задумалась. – Ах, Софья Николаевна, могу только догадываться: вы говорите о государстве, в котором правят женщины. То есть, не только престол, а и Сенат, Канцелярия, войска – все у них в руках?

Соня, улыбаясь, кивнула.

– Я вам скажу так: глупости всё это, душечка! Ну какой из меня канцлер? Прежде, чем от других послушание требовать, он сам должен дисциплину уважать. А разве потерплю я чьё-то превосходство над собой? В своём деле я сама себе голова, а там изволь подчиняться какой-нибудь дуре. Или представьте себе, коли две женщины, каждая из которых не уступает другой по уму, – или по самомнению, – на одной ступеньке окажутся? Они же друг дружке глаза выцарапают. А уж крику будет, гаму… нет, отвёл нам господь место в жизни, его и надобно держаться. Хорошо уже то, что мы можем, понятное дело, с умом, так себя поставить, что правим, не будучи коронованы. Мужчинам, которые намного слабее нас духом, служим поддержкой да опорой… Но у вас ко мне дело, как я понимаю?

– Дело, Аделаида Феликсовна, да ещё какое. С тем, первым, по сложности и не сравнить… Не знаю даже, с чего и начать.

– Начнём мы, ангел мой, с чаю. Я вот Марфушу кликну, она и принесёт. Ты опять с моими любимыми пирожными приехала. Хвалю за уважение. Могу сказать, Мария Владиславна свою дочь хорошо воспитала.

Григорьева как-то незаметно перешла на "ты", но звучало это у неё без амикошонства, как обращение старшей подруги. Соня, при упоминании имени матери, не выдержав, всплакнула.

– Маменька часто говорила мне: ангел мой!

– Поплачь, поплачь, – покивала Григорьева. – Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.

– Во сне скончалась, – вздохнула Соня.

– Все там будем. Потому наше дело – жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.

Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.

– Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, – для чего-то объяснила Соне Григорьева.

Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.

– Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?

Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.

– Мне нужно уехать, во Францию, – с ходу выпалила она. – И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную – все необходимые документы… На меня и Агриппину.

– Неужели брат твой не может этого сделать? – вроде удивилась Григорьева. – У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи – не чета нашим!

– Я бы хотела, Аделаида Феликсовна, уехать тайком от брата, потому что он никогда меня в эту поездку не отпустит.

– Понятное дело, – усмехнулась та, ничуть не удивившись Сониному откровению, – ежели у него для тебя уже и жених заготовлен. А ему и княжеское слово дадено…

– Жених? – изумилась Соня. – А я думала, Николай просто так, строгость на себя напускает… И вы знаете, кто это?

– Знаю, отчего не знать. Думаю, для многих петербуржцев это уже не тайна, не все же затворниками живут, как княжна Астахова.

– И вы можете мне сказать, кто он? – робко спросила Соня, опасаясь, что Григорьева не станет с нею об этом откровенничать. Ежели все её знания стоят таких денег…

– Скажу. Генерал-аншеф Старовойтов. Дворянин. Вдовец. Денег – куры не клюют. Отчего же ему, старому сморчку, каковой привык себе ни в чем не отказывать, не захотеть жениться на этакой ягодке… Что ему мнение света, с его-то деньгами?!

– Мнение света? Вы хотите сказать, Аделаида Феликсовна, что это самое мнение настроено ко мне враждебно?

– Ещё как враждебно, моя душечка! Покойного Дмитрия Алексеевича многие жаловали: шутник, балагур, лёгкий человек. Злословят, что в тихом болоте черти водятся. Мол, Астахова сиднем сидела, тихоню из себя строила, а теперь, по её вине, каковая выражалась в неумеренном кокетстве и сталкивании лбами ухажёров, один молодой человек в могиле, а другой изгнанник из собственного отчества. Говорят, императрицу это событие разгневало. Ежели бы не Екатерина Ивановна Шарогородская, пожалуй, могли бы тебя, ангел мой, насильно в монастырь сослать. К зятю она благоволит, вот за тебя и заступилась…

Только тут Соня осознала, как отозвалось в петербургском обществе происшествие с нею, а она-то думала, что это лишь достояние их семьи.

– Понятное дело, и семья графа Воронцова наказания виновных требовала, – услышала она голос Григорьевой, едва приходя в себя.

Выходит, не так уж не прав был князь Астахов, стараясь найти сестре жениха и тем самым погасить пламя страстей, бушующее в среде петербургского бомонда. Ведь страсти эти могли навек погубить репутацию самой благопристойной девицы, так что ей и вправду оставалась одна дорога – идти в монастырь!

– Значит.., – голос Сони дрогнул, – вы думаете, маменька об этом знала?

– Как не знать, ежели Шарогородская к ней сразу после дуэли ездила. Тогда ещё и ты не нашлась. То есть, кое-кто думал, что княжна Астахова отсиживается где-то, ждет, пока шум утихнет. В причине дуэли девицу обычно не винят, а тут будто постарался кто, у всех на слуху имя Софьи Астаховой было…

Соня побледнела, почувствовав, что ещё немного, и она упадёт в обморок. Ведь не прямо в лоб обвиняя, но все же Григорьева дала понять, что в смерти княгини Астаховой есть вина и её дочери.