Ассасин - Симона Вилар Страница 3

И вот, узнав, что именно Бретейль под личиной сарацина вошел в число победителей турнира, тамплиеры только молча переглянулись. Им стало ясно, отчего французский поединщик решил выдать себя за прибывшего инкогнито сарацина.

После того, как отгремели чествовавшие победителей фанфары, отличившиеся рыцари спешились перед украшенной стягами ложей для дам, и те сошли с помоста, чтобы раздать достойнейшим награды. Конечно, среди победителей был и сам Ричард, отменный рыцарь, которого никому не удалось сегодня победить в единоборстве. О, Львиное Сердце не упускал возможности продемонстрировать свое воинское умение, хотя, на взгляд де Шампера, королю – главе христианского воинства – не следовало так рисковать своей особой на турнире. Но Ричард, устав от долгого бездействия в Акре, готов был участвовать во всех состязаниях. Сегодня он отличился во время конных скачек, сражался в единоборстве на мечах, принял участие и в стрелковых состязаниях, не говоря уже о зрелищных поединках хейстилъюд ^[6].

Теперь же король преклонил колени перед дамами и, обнажив свою золотисто-рыжую голову, с улыбкой смотрел, как его нежная королева Беренгария вручает победителям награды. Награды были подобраны, как того заслуживают настоящие воины: отменное оружие, детали доспехов, богатая конская упряжь – почти все, добытое в Акре и имевшее восточный отпечаток. Кольчужные хауберки ^[7]были выполнены столь искусно, что походили на тонкую кольчужную ткань; кинжалы были богато украшены каменьями, а пояса расшиты золочеными бляшками. Когда королева с опаской подошла к закованному в броню мнимому сарацину и протянула ему наручи с чеканным узором, Ричард похлопал того по плечу и что-то сказал по-арабски из выученных им местных приветствий. Наблюдавшему со стороны де Шамперу стало любопытно: хватит ли Бретейлю ума ничем не выдать себя? Тот ограничился учтивым поклоном. Но поклонился, как христианин, без принятой среди мусульман нарочитой любезности. Заподозрил ли что-то Львиное Сердце? Слава Богу, его отвлек от мнимого эмира следующий из победителей – шотландец Осборн Олифард, которому награду вручила не Беренгария, а сестра Ричарда Иоанна Плантагенет. И Ричарду уже было не до таинственного эмира: он следил за сестрой, даже немного оттеснил ее от шотландца, так как среди крестоносцев уже поговаривали, будто Иоанна слишком явно благоволит к этому рослому светловолосому рыцарю.

Но каковы бы ни были сплетни об Иоанне Плантагенет, куда больше болтали о находившейся среди дам дочери Исаака Кипрского, плененного Ричардом. Ее греческое имя мало кто мог выговорить, все называли ее Девой Кипра, хотя уже немало рыцарей могли подтвердить, что никакая она не дева. Слишком уж она любила одаривать своей милостью пригожих северян, вот и сейчас почти обняла получившего награду английского графа Лестера. И опять Ричарду пришлось вмешаться, отвести льнувшую Деву от беспечно смеющегося молодого графа. Пожалуй, достойнее всех среди дам держалась сестра де Шампера, Джоанна де Ринель. Облаченная в легкие светлые одежды – только такие и можно было носить в удушающей жаре Палестины, – она с поклоном подала блестевший каменьями пояс Жаку д’Авену, ветерану осады Акры, шумному и веселому французу, который тоже был не прочь, чтобы его обняли. Мессир Жак выбрал Джоанну своей дамой, он пел ей песни и красиво ухаживал, а перед рыцарскими состязаниями попросил на счастье ее лиловый шарф. И хотя он не опозорил знак ее милости и доблестно сражался в поединках, Джоанна отстранилась от пылкого д’Авена, когда тот, поцеловав ей руку, намеревался еще и обнять свою избранницу.

Поглядеть со стороны – Джоанна сама скромность и достоинство. Но де Шампер знал позорящую ее тайну, как и догадывался, что сестра не все ему сообщила о своем возлюбленном-шпионе, некоем Мартине д’Анэ, если это его настоящее имя. Да, под нажимом Уильяма Джоанна призналась брату, когда и каким образом собирается скрыться из Акры этот Мартин д’Анэ, однако все попытки де Шампера схватить лазутчика оказались тщетными. Бесспорно, столь ловкий шпион, да к тому же связанный с ассасинами, как подозревал маршал, мог покинуть Акру иным путем. Однако де Шампер знал, что для Мартина д’Анэ важно было вывезти некую группу людей, что усложняло его задачу, а без них он вряд ли оставит город. Уильям подозревал, что лазутчик все еще в Акре, поэтому время от времени вынуждал сестру прохаживаться с ним по улочкам, надеясь, что Джоанна заметит своего совратителя среди наполнявших Акру крестоносцев. Но вот выдаст ли она его брату? Де Шампер сомневался. Более того, он подозревал, что, несмотря на все его убеждения, даже на рассказ о том, что д’Анэ шантажировал его, угрожая оповестить всех о любовной связи с сестрой маршала, глупая Джоанна все еще не избавилась от чувств к шпиону. Разве не этим объясняются ее грусть и желание уединиться? И это в то время, когда в свите королевы Беренгарии Джоанна вызывает своей красотой такое восхищение среди рыцарей, что многие стараются добиться ее внимания, благосклонности, улыбки. Не будь его сестра в печали из-за д’Анэ, она давно бы ожила и была счастлива таким всеобщим преклонением. А она… Догадываясь о причине ее грусти, Шампер испытывал неприязнь к младшей сестре. До чего же женщины глупы, когда ими завладевает любовь! Они вообще глупы, эти дочери Евы. О, как правильно поступают в ордене Храма, стараясь держаться в стороне от этих неразумных созданий, на которых ни в чем нельзя положиться.

Тем временем награды были розданы, дамы поднялись под навес своей ложи, а герольды затрубили, оглашая завершение турнира, длившегося три ярких, насыщенных дня. Причем зрители и участники тут же стали покидать ристалище, ибо начинавшиеся на рассвете состязания каждый раз затягивались, и в итоге все испытывали неудобство из-за изнуряющей влажной жары, донимавшей северян в Акре.

Король Ричард со свитой и дамами одним из первых поскакал к воротам в городской стене. За ними двинулись остальные, и в проеме, как всегда, произошло столпотворение из крестоносцев, торопящихся укрыться от жары под каменные своды. Уильям де Шампер предпочел не толпиться со всеми у арки ближайшего въезда между башнями, а, объехав мощные укрепления Акры по периметру, направился к отдаленным Патриаршим воротам. Одновременно он бросал взгляды и в сторону видневшейся в солнечном мареве вдали горы Кармель, гадая, скоро ли оттуда прибудут его лазутчики.

– Мессир де Шампер! – услышал он оклик позади себя.

Его догонял король Иерусалимский Гвидо де Лузиньян, которого сопровождали четверо рыцарей в доспехах, – не слишком достойная свита для монарха, но, учитывая, что у Гвидо была подмоченная репутация, хорошо уже, что он мог позволить себе хоть это.

Гвидо ехал на поджаром золотистом жеребце, облаченный в легкие светлые одеяния, а его голову по восточной моде покрывал белый тюрбан, из-под которого выбивались длинные светлые локоны. Гвидо был красавцем, немудрено, что некогда его выделила среди окружающих наследница Иерусалимского престола Сибилла, благодаря браку с которой Гвидо и получил корону. Но позже он проиграл битву при Хаттине, где полегло воинство крестоносцев, а сам он попал в плен. Со временем Саладин отпустил Гвидо, но в его королевских полномочиях уже многие стали сомневаться. И хотя Лузиньян был последним из монархов Святой земли, помазанным в Храме Гроба Господня, его права еще более пошатнулись после смерти королевы Сибиллы и после того, как вторая из наследниц Иерусалимского престола – Изабелла – стала супругой Конрада Монферратского, героя защиты от мусульман приморского Тира. Теперь уже Конрад заявил свои права на трон еще не освобожденного от неверных Иерусалима. Это привело к ссорам в воинстве христиан, в то время как силы сарацин все более сплачивались вокруг султана Саладина. К тому же Конрада вызвался поддержать король Франции Филипп, в то время как Ричард взялся отстаивать права на корону для Гвидо де Лузиньяна, его вассала в анжуйских владениях Плантагенетов ^[8]. В конце концов спорящие стороны пришли к компромиссу: Гвидо де Лузиньян оставался королем Иерусалима на срок его жизни, но наследником считался Конрад Монферратский, даже в том случае, если Гвидо вступит в новый брак и у него будут дети. С этим все согласились, ибо понимали, что влияние Гвидо держится на расположении к нему главы воинства крестоносцев – Ричарда Львиное Сердце. Особым уважением Гвидо не пользовался, и в его свиту вступали только местные уроженцы – христиане-пулены. На флаге, который нес сейчас знаменосец Гвидо, был изображен не герб королевства Иерусалимского, а герб Лузиньянов – алый вздыбленный лев на лазурно-серебряном поле.