Затерянный горизонт - Джеймс Хилтон Страница 23

— Как видите, мы стараемся не отставать от жизни, — заметил он.

— Вряд ли все с вами согласятся, — улыбнулся Конвей в ответ. — За последний год произошло много событий.

— Ничего такого, достопочтенный сэр, чего нельзя было бы предвидеть в тысяча девятьсот двадцатом и что не будет лучше понято в сороковом.

— Вы, значит, не интересуетесь последними перипетиями мирового кризиса?

— Буду интересоваться и даже очень — в свое время.

— Знаете, Чанг, мне кажется, я начинаю понимать. Вы тут иначе устроены, вот в чем дело. В отличие от большинства людей вы почти не обращаете внимания на время. В Лондоне я рвался бы за свежей газетой, а вас в Шангри-ла прошлогодние новости не волнуют. По мне, разумно и то, и другое. Кстати, когда вы в последний раз принимали пришельцев?

— К сожалению, мистер Конвей, не могу сказать.

На том разговор, как обычно, и закончился. Но Конвея это раздражало куда меньше, чем донимавшая его когда-то другая крайность — бесконечная болтовня, которую нельзя было унять никакими силами. Он все чаще виделся с Чангом, и тот все больше Конвею нравился, хотя по-прежнему настораживало, что на глаза не попадается никто другой из монастырской братии; даже если допустить, что сами ламы не показываются на людях, неужели нет других послушников кроме Чанга?

Правда, была еще маленькая маньчжурка. Иногда он встречал ее в музыкальном салоне; но она не говорила по-английски, а обнаруживать свое знание китайского Конвей пока не хотел. Он пытался понять, играет она ради собственного удовольствия или просто тренирует пальцы. При всей грациозности, в ее игре и в самой манере поведения была какая-то зажатость, и выбирала она всегда пьесы технически сложные — Баха, Корелли, Скарлатти, иногда Моцарта. Маленькая маньчжурка отдавала предпочтение клавесину, а когда Конвей садился за рояль, слушала серьезно, с почти покорным одобрением. Даже ее возраст оставался загадкой. Ей можно было дать и тринадцать лет и все тридцать, но, странное дело, Конвей не мог исключить ни один из этих вариантов.

Иногда в салон от нечего делать заглядывал Маллинсон — маленькая маньчжурка ставила его в тупик.

— Ума не приложу, что она делает здесь, — говорил он Конвею несколько раз. — Все эти ламаистские забавы хороши для старичков, таких как Чанг. Но девушке они зачем? Интересно, давно она здесь?

— Мне тоже интересно, но об этом нам тоже вряд ли скажут.

— Как вы думаете, ей здесь нравится?

— Признаться, не похоже, чтобы ей здесь не нравилось.

— По правде говоря, она вообще какая-то бесчувственная. Не живой человек, а кукла из слоновой кости.

— В этом есть своя прелесть.

— Ну, как сказать.

— И немалая, если поразмыслить, — улыбнулся Конвей. — У этой куклы из слоновой кости хорошие манеры, неплохой вкус и привлекательная внешность, она премило играет на клавесине и изящно двигается по комнате, не как слон в посудной лавке. Насколько мне помнится, далеко не все дамы в Западной Европе могут похвалиться такими достоинствами.

— Какой же вы циник, Конвей.

Конвей привык к подобным упрекам. Вообще-то ему приходилось не так уж много общаться с прекрасным полом, а поддерживать репутацию циника в отдаленных индийских гарнизонах во время нечастых отпусков было не сложнее любой другой. На самом деле его связывали чудесные дружеские отношения с несколькими женщинами, которые были не прочь выйти за него замуж, если бы он сделал предложение. Однажды почти дошло до объявления о свадьбе в «Морнинг-пост», но его избранница не захотела жить в Пекине, а он — в Танбридж-Уэлсе ^[18], и преодолеть это разногласие так и не удалось. В целом же его опыт общения с представительницами женского пола был эпизодическим и явно недостаточным. Однако циником Конвей не был.

— Мне тридцать семь — вам двадцать пять. В этом вся разница, — засмеялся он.

— А как, по-вашему, сколько лет Чангу? — немного помолчав, неожиданно спросил Маллинсон.

— Сколько угодно — может быть, сорок девять, а может быть, все сто сорок девять.

Определить с уверенностью возраст Чанга действительно было невозможно, но существовало много иной — достоверной — информации, вполне доступной новоприбывшим. Если не считать того, что на некоторые вопросы они не могли добиться ответа, к их услугам имелось огромное количество сведений, которыми Чанг в любой момент готов был поделиться.

Так, например, никакой тайны не делалось из образа жизни и нравов обитателей долины — Конвея они весьма интересовали. После бесед на эту тему вполне можно было бы набросать тезисы неплохой диссертации. Его всегда занимали проблемы общественных отношений, и потому было любопытно, какова система управления у живущих в долине. Как выяснилось, там существовала некая автократия, довольно свободная и гибкая. Подчинялась она монастырю, который правил своими подопечными, можно сказать, с отеческим благодушием. Такой жизненный уклад был явно удачным — каждое посещение этого райского уголка служило тому подтверждением. Любопытство Конвея вызывали и принципы тамошнего законодательства и правопорядка. Солдат и полицейских нигде видно не было, но должен же существовать какой-то механизм для наказания неисправимых? В ответ на расспросы Чанг рассказал ему, что преступления там крайне редки, отчасти потому, что преступлением считается лишь очень серьезный проступок, отчасти по той причине, что жители долины хорошо обеспечены — всем, что действительно необходимо. На самый крайний случай служители монастыря имеют право изгнать нарушителя, но это ужасное наказание применяется исключительно редко. Главный же принцип управления в долине Голубой луны, продолжал Чанг, заключается в насаждении добрых нравов: люди усваивают, что определенные вещи делать «не полагается».

— У вас в Англии подобные нормы поведения прививают в частных средних школах, правда, боюсь, сами запреты — совсем иного рода. Обитатели нашей долины, например, считают, что не полагается отказывать в гостеприимстве незнакомым людям, устраивать громкие скандалы или стараться выделиться за счет других. Имитация на спортивной площадке настоящей борьбы, то, что ваши наставники называют «мимической войной», показалась бы им дикостью и потаканием самым низменным инстинктам.

Конвей поинтересовался, случаются ли конфликты из-за женщин.

— Крайне редко — добиваться женщины, которую желает другой мужчина, считается неприличным.

— Предположим, кто-то сильно влюбился в эту женщину и ему наплевать на приличия — что тогда?

— В этом случае, достопочтенный сэр, приличия требуют, чтобы тот, другой мужчина, уступил ему эту женщину, если она изъявит свое согласие. Вы не поверите, дорогой Конвей, как успешно помогает решать подобные проблемы маломальское великодушие с обеих сторон.

Во время посещений долины Конвей удостоверился, что там царит атмосфера благожелательности и довольства, и это особенно его радовало — среди всех искусств, насколько он мог судить, искусство управления особенно далеко от совершенства. На его комплимент по поводу общественного устройства Чанг отреагировал следующим образом: