Невидимый враг - Поль де Ивуа Страница 15

«Корсар Триплекс мог бы, конечно, наказать Оллсмайна за преступления. Для этого достаточно было бы повесить его за шею, а не за плечи. Если он не сделал этого, то лишь потому, что предоставляет это британскому правосудию, у которого рано или поздно, откроются глаза на этого человека».

— Готово! — разом объявили репортеры. — Теперь мы переходим к третьему делу. Соблаговолите, сэр, сообщить нам впечатления повешенного.

При этом коварном вопросе Оллсмайн не мог удержаться от ругательства.

— Убирайтесь к черту! — вскричал он.

Но представителей газет было не так-то просто смутить такими пустяками.

— Не торопитесь, подумайте, — продолжали они тем же любезным тоном. — Мы подождем. Этот вопрос даже интересен с философской точки зрения. Ваши рассуждения должны быть очень занимательны. Насколько нам известно, вы первый из всех повешенных имели в своем распоряжении столько времени, чтобы разобраться в собственных впечатлениях.

Видя, что Оллсмайн молчит, один из репортеров достал портсигар и предложил сигару своему собрату, выбрал сигару себе, и оба спокойно принялись курить.

Несмотря на свой гнев, Оллсмайн понял, что приходится смириться.

— Господа! — сказал он.

— Что прикажете, сударь?

— Я готов ответить на ваши вопросы. Но, черт возьми, поторопитесь. У меня все тело затекло!

Репортер «Инстантейниос» стал задавать вопросы.

— Когда вы увидели себя на виселице, каковы были ваши мысли?

— Не из приятных.

— Я тоже так думаю. Но каково было ваше главное ощущение? Страх?

— Нет, я понимал, что моей жизни не грозит опасность.

Репортеры одобрительно кивнули головой.

— Это подтверждает надпись корсара Триплекса, видимо, он вполне порядочный человек.

Ничто не могло так раздражить повешенного, как этот одобрительный отзыв о его враге.

— Он — негодяй! — вскричал сэр Тоби, забыв свое напускное хладнокровие.

— Извините, — спокойно возразил репортер, — он объявляет, что не хотел вашей смерти, и вы это подтверждаете. Значит, он — порядочный человек.

— Бандит, способный на всякие гнусности, — прорычал Оллсмайн, будучи вне себя.

— Пожалуйста, повежливее, сэр. Мы не решимся опубликовать подобные отзывы о джентльмене, который с таким уважением относится к печати.

Оллсмайн закусил губу, чтобы не осыпать ругательствами и своих мучителей.

— Ну, мы подходим к концу. Последний вопрос. Напала ли полиция на след этого Триплекса?

Репортер как будто нарочно задавал такие вопросы, которые для Оллсмайна были самыми неприятными. Но, понимая, что смирение — лучшее из способов выйти из неприятного положения, он сдержался и проговорил сдавленным голосом:

— Нет, до сих пор у полиции нет никаких точных сведений.

Записав и эту фразу, репортеры спрятали карандаши и записные книжки.

— Премного вам благодарны, сэр. Теперь мы пойдем к садовнику и пришлем вам лестницу.

— Нет, нет, меня и так уже видело слишком много народу. Я не вынесу, если сюда заявятся еще и сторожа.

— Значит, вы хотите, чтобы мы сами принесли сюда лестницу.

— Если бы вы были так любезны.

— Хорошо, мы согласны, идем, дорогой собрат, освободим сэра Оллсмайна и тогда начнем свой матч.

В восторге от своей удачи молодые люди быстро скрылись в боковой аллее.

Нет никакого сомнения, что повешенный втихомолку осыпал их всеми проклятиями, которые могло только измыслить англосаксонское воображение. Теперь он испытывал уже настоящие мучения. Кровь с трудом обращалась в его онемевших членах, минуты казались ему столетиями. Наконец, послышались шаги.

— Они, — пробормотал он.

Но он ошибся. На площадке появился человек, совершенно незнакомый Оллсмайну. Это был Арман Лаваред, явившийся на свидание, назначенное анонимной запиской.

При виде виселицы парижанин в изумлении остановился. Он пробежал глазами надпись на доске, украшавшей грудь Оллсмайна, и пробормотал вполголоса:

— Сэр Тоби Оллсмайн! Я знал, что англичане эксцентричны, но не думал, что они доходят до таких крайностей!

Это замечание вызвало новую вспышку гнева у повешенного.

— Убирайтесь к черту! — вскричал он, когда Лаваред поклонился и назвал себя. — Вы пришли слишком поздно!

— Извините, сейчас ровно шесть! — ответил француз, доставая часы из кармана.

И как бы в подтверждение его слов на башне раздался бой часов.

— Слышите? — спросил Лаваред.

— Не в этом дело. Став жертвой глупой шутки, я рассчитывал, что вы освободите меня, прежде, чем молва об этом разнесется по городу.

— Нет ничего легче.

— Поздно, говорю я вам! Меня уже видели два репортера. Сейчас они меня снимут, но зато пропечатают об этом в газетах.

— Ну, статью можно и опровергнуть, — улыбнулся Лаваред, — это в обычаях правительства.

— Так-то так! Но есть нечто другое, чего не опровергнешь.

— Что именно?

— Фотографии.

— Не понимаю.

— У репортеров были фотоаппараты и теперь у них есть негативы…

— От которых вы были бы не прочь избавиться?

— Разумеется… Но замолчите. Они идут.

Действительно, репортеры показались на площадке, неся в руках двойную лестницу. Подойдя к Оллсмайну, они тщательно установили ее под виселицей. Лаваред вежливо поклонился.