Свободная охота - Валерий Поволяев Страница 13

Марине Заваруевой, а также всем жёнам «афганцев», счастливым и несчастным, посвящается

Генерал был одет в обычную десантную форму – в утеплённый пятнистый комбинезон, в зимнюю плотную тельняшку, давно, кстати, нестиранную, мятую, выглядывавшую из распаха комбинезона: полоска синяя чередовалась с полоской белой, а также с серой на ногах – прочные ботинки, сшитые из грубой пупырчатой кожи, поставленные на прочный резиновый ход, с высокими бортиками и чёрными широкими крючками для быстрой шнуровки. Имел генерал красное мужицкое лицо, обваренное ветром, и большие красные руки, знакомые, судя по всему, и с сапёрной лопаткой, и с молотком, и с гранёным стаканом, и, естественно, с шанцевым инструментом, выдаваемым солдату, чтобы удобнее было совладать с консервированной картошкой, – у генерала явно был свой шанцевый «струмент», несолдатский, персональный, может быть, даже серебряный.

Давя ботинками промороженную крошку, генерал прошёлся вдоль строя, цепко ловя глазами всё – и главное, и второстепенное, не пропуская ни одного лица, и вообще, ничего не пропуская: мимо него даже муха не могла пролететь незамеченной, – генерал ничего не пропускал, кашлял в огромный кулак и молчал. Строй тоже молчал. Ротный – майор Денисов, стоявший на правом фланге, тяжело поглядывал на заснеженные, присыпанные пороховой копотью горы и ждал, что скажет генерал.

– Значит, так, – отрывисто, хрипло, простуженно произнёс генерал, вытащил из кармана комбинезона большой тёмный платок, трудно высморкался – простужен он был, конечно, капитально. Хворь, она никого не обходит – ни генералов, ни рядовых, – ко всем одинакова. – Значит так, гусары… Не обессудьте, если я вам прочитаю маленькую нотацию. То-есть лекцию. Вы знаете, что для солдата значит вертолёт и вертолётная поддержка, вы знаете, сколь многим мы обязаны офицерам, пилотирующим «Ми-восьмые» и «Ми-двадцать четвёртые». Таких машин, как у нас, не имеют, гусары, даже американцы – это прекрасные машины! Но!.. – генерал поднял толстый красный палец и внимательно оглядел строй. – Нет более горючей машины, чем вертолёт, и нет более незащищенной машины, чем вертолёт. Пока у душ… – генерал споткнулся, в свете последних формулировок он не хотел произносить слово «душман», а назвать душков духами не позволяло уважение к слову «дух», поэтому он пошёл по иному лингвистическому пути, – пока у партизан тамошних не было пезеэрка[1]«стингер», мы господствовали в воздухе; как только появились «стингеры», мы, дорогие мои гусары, перестали верховодить – воздух перестал быть нашим.

Строй молчал. Генерал снова прошёлся вдоль него, трубно сморкаясь в тёмный платок.

Старший сержант Ванитов проводил генерала взглядом, ткнул локтем в бок соседа своего, Бессарабова.

– Тёзка, помнишь кавалерийского дедка с лампасами, который приезжал к нам с инспекцией?

Бессарабов едва слышно хмыкнул, наклонил голову, давая понять, что помнит, проговорил в себя, почти не разжимая рта – имелось у него такое свойство:

– Что-то ты, старичок, совсем перестал бояться генералов!

– Отвык!

Генерал уловил шевеление в строю, засёк шёпот – он всё засекал затылком, даже своей спиной, лопатками, и выкрикнул, не оборачиваясь:

– Р-разговорчики в строю! Тьфу, туристы вы, а не гусары! – сунул платок в комбинезон.

Майор Денисов, косясь на генерала, подумал, что там, на Большой земле, заявившись с инспекционной поездкой в какую-нибудь десантную часть, генерал вёл бы себя по-другому, и они бы вели себя тоже по-иному, этот полурасхристанный строй звенел бы, как струна, и сиял бы, словно начищенный перед парадом башмак, а генерал вряд ли бы шаркал по-старчески ногами, вряд ли бы козырял несвежей тельняшкой, вряд ли бы вычищал свой нос в безразмерный бабий платок. Война сдвинула все понятия, все уставные мерки, да и сами уставы скоро будут перелопачены; сядут за них специалисты по кройке и шитью, зачикают ножницами, заскрипят вечными золочеными пёрышками. Им всё равно, они не будут мёрзнуть, как майор Денисов в строю…

Генерал этот прибыл из Кабула с важной миссией.

– Значит так, гусары! Печальная история продолжается. Не буду вам рассказывать детали, но факт остается фактом – мы теряем вертолёты и самолёты. С каждым днём всё больше. Надо срочно взять хотя бы один «стингер», чтобы поковыряться в нём, – генерал сделал замысловатое движение пальцами, словно наматывал на них воздушную нитку, и одновременно каждым ногтем выкручивал по шурупу, – понять, с чем его едят, что за электроника стоит в системе наведения и изобрести свою электронику, поставить «стингеру» стенку. Вчера в ста тридцати километрах от вас были сбиты два «Ми-двадцать четвёртых». В корпусах сбитых вертолётов нашли детали пезеэрка «стингер», значит, «стингеры», гусары, где-то недалеко находятся, они здесь, в этих краях, – генерал хлопнул ладонью о ладонь и ожесточённо потёр руки: запахло жжёным – селитрой, порохом, ещё чем-то острым, раздражающим ноздри. – И последнее, гусары, приятное… Знайте, тот, кто первым захватит «стингер», повесит на грудь звёздочку Героя Советского Союза. Во-от. Это вам обещаю я, генерал-лейтенант… – он назвал свою фамилию, довольно известную в Афганистане, – а генералы, как известно, слов на ветер не бросают! Так что за дело, гусары! Поработать стоит! Завтра – на коней, и в поиск! На свободную охоту! – генерал высморкался на прощание и пошёл к глиняной каптерке, где жарко полыхала печка «полярис», сооружённая ротными умельцами из стреляной гаубичной гильзы.

Денисов поспешил следом. Рота разошлась.

Самая опасная ракета – это американский «стингер». Ещё, может быть, в той же степени опасен английский «блоупайп». Сработаны они по одной схеме, по одной сетке, только скорость разная: «стингер» стремителен, подвижен, агрессивен, «блоупайп» помедлительнее, поигривее, что ли, но лётчики плачут от этих ракет одинаково – что от одной, что от другой: от них просто не уйти, ракеты повторяют любой маневр пилота – делают «бочки», крутые виражи, срываются в штопор, лихо лезут в гору – они оказываются словно бы верёвкой привязанными к машине. Результат всегда один – прощальный вскрик пилота, взрыв, дымящиеся обломки, падающие с неба, мощный воздушный поток, сгребающий всё в кучу, в вал – земля, как перекати-поле, ползёт по земле; те, кто случайно становится свидетелем гибели машины, бессильно плачут да сжимают кулаки, высасывают из разбитых костяшек кровь – если они хоть чем-нибудь могли помочь пилоту – обязательно подсобили подстраховали…