Шехерезада - Энтони О'Нил Страница 10

От волнения каждое слово звучало глухо, добродушные замечания казались натужными, плоскими. Он чувствовал себя бестелесным, как бы издали управляя собой, дергая за какие-то струны, отдавая словесные команды. Непокорные, онемевшие мышцы спазматически дергались в самые критические моменты. Странно — даже Елена никогда на него так не действовала. В какой-то момент пришло в голову, что красота Шехерезады рассеется вблизи, как пресловутый мираж. Но сейчас рядом с ним стоит гурия ^[24], блистающая безупречным, ничем не нарушенным великолепием: кожа цвета андалузской бронзы, изогнутые, как луки, брови, словно прочерченные карандашом, жемчужные зубы, росистые алмазные капли пота на лбу, которые так и хочется слизнуть языком. На мгновение он вновь превратился в мальчишку, вернулся в невинные подростковые времена сладострастных желаний, когда вид обнаженных лодыжек возлюбленной опьяняет сильнее вина и гашиша.

Зал для приемов был увешан хузестанскими шелками, расшитыми хазарскими коврами, сверкающими кольчугами. А в сводчатой нише гнездился зловещий ворон. Гарун завертелся перед царицей, надеясь отвлечь внимание.

— Это не мой дворец — аль-Мансура, — объяснил он, чуть ли не оправдываясь. — В стратегическом смысле Круглый город не совсем та крепость, которую задумывал мой отец.

— Стыд и позор, — заметила Шехерезада — Я всегда представляла себе повелителя в этом дворце. Возлежащим на армянских подушках. В окружении прислужниц. Рядом стоит оруженосец…

— Собственно, дворец пустует, — неловко промямлил Гарун.

— Пустоту необходимо заполнить.

— Надеюсь, — осторожно добавил он, — я не разочаровал госпожу.

— Нисколько, — заверила она, снова стрельнув в него пламенным взглядом. — Если повелитель слышал мои рассказы, то ему известно о моей любви к прекрасным дворцам.

— Я слышал эти сказки, — услышал халиф собственный голос.

— Значит, повелителю известно, что я не люблю пустой траты?

— Слов? — уточнил он. — Или дворцов?

— Любых пустот, которые нельзя заполнить.

Он не понимал, к чему идет беседа, стараясь скрыть растерянность. Самое главное — не разочаровать ее. Уже было очень много сделано для подготовки и украшения города к ее приезду. Рабы и поденщики подмели улицы, очистили каналы от мусора, надраили черепицу, развесили транспаранты, подстригли лужайки, наполнили фонтаны, выкорчевали засохшие деревья, прогнали с улиц нищих. По вечерам зажигаются фонари с ароматическими маслами, дворцы сияют светом, светятся суда на водных путях, звенят лютни, играют губные гармоники, народ, которому он отчасти завидует, хохочет, бормочет молитвы, стонет от желания. Город живет великолепной блистательной жизнью, сюжет которой, роскошный, как подвенечный наряд, продиктовала она, напитав своим собственным уникальным очарованием, став, если можно так выразиться, нареченной невестой города. Желая казаться жизнеспособным, уверенным государем, Гарун даже отказался от трости, которая сильно ему помогала.

Собственно, он уже не проживает в Багдаде, проводя почти все время в тихой Раисе выше по Евфрату, со скаковыми дорожками, полями для игры в поло, тихой безмятежной гаванью. С Городом Мира связано множество неприятных воспоминаний; бесконечные раздоры, интриги действуют на нервы. Город растет слишком быстро, улицы расползаются необрезанными побегами, на которых цветут пышным цветом колючие сорняки — голод, черная оспа, неравенство, бунты. Здесь существует организованный преступный мир, воинственные уличные банды, куча мятежных элементов — шииты ^[25], хариджиты, зайдиты, африканские рабы зинджи, приверженцы пророка аль-Муканны ^[26], — что вселяет отчаяние в душу. Отец всегда говорил: «Мудрец не преодолевает несчастье, а предвидит и предупреждает его». На высоте аль-Хульда в желудке Гаруна начинала бурлить кислота, голова кружилась от раскаяния, всякий раз, когда перед глазами представал чудовищный город, построенный на соломенном фундаменте, и халиф с проклятиями гадал, удастся ли предотвратить его крушение.

Он постарался как можно скорее провести гостей мимо кафедральной мечети, поспешно сложенной из высушенных на солнце глиняных кирпичей. К его стыду, постройка непоправимо разваливалась. Недавно приказал перестроить мечеть из обожженного кирпича, с деревянными колоннами, великолепными полами из ляпис-лазури, но, увы, замыслы рухнули по вине некомпетентных руководителей — сам халиф слишком долго и часто отсутствовал, поэтому работы шли непозволительно медленно. Огромные транспаранты на строительных лесах скрывают зияющие пустоты, но нежеланный ветер растрепал их, как порванные бинты.

— Кажется, будто он за нами следит, — заметила Шехерезада, явно заинтересовавшись бронзовым всадником, трясшимся и скрипевшим на высоком куполе, как бы требуя внимания. — Указывает на нас…

— Просто… ветер, — ответил Гарун. — Всадник вертится во все стороны, никого не обвиняя.

— Он все время указывал на процессию, пока мы поднимались по Хорасанской дороге, — добавила она. — Неужели это означает, что из-за нас возникнут какие-то неприятности?

— Глупые байки, — слабо улыбнулся Гарун, обеспокоенный глубоко в душе.

Столько всего против них ополчилось — ветер, зеваки, следившие за процессией, сумасшедший монах на смотровой площадке, а теперь даже бронзовый всадник. Состав действующих лиц в столице трагически неадекватен: евнух-оруженосец Масрур, которого царица считает вернейшим спутником халифа в приключениях, отсутствует, участвуя в летней военной кампании; лучший друг и визирь, харизматический Джафар аль-Бармаки, развеян в пепел в бесплодной пустыне; Яхья аль-Бармаки, которого Гарун некогда звал отцом, за два года до того сгинул в тюрьме… Насколько известно, почти все другие персонажи, населявшие ее Багдад, начиная с рабыни Таввадад и заканчивая Синдбадом-мореходом, либо мертвы, либо жили лишь в ее воображении. Кроме самого халифа и Зубейды, единственным актером на предписанной роли остается Абу-Новас, официально признанный поэт, которому предстоит выступить позже на торжественном обеде в аль-Хульде, цитируя старательно подобранные отрывки из эротических стихов.

Впрочем, похоже, ничем ее не удивить. Действительно, в иные моменты он, слушая сказки Шехерезады, мог бы поклясться, что ей все известно. Откуда она о нем столько знает: о ночных похождениях, жажде общения, раздражении косной столичной бюрократией, даже о таких интимных деталях, как пристрастие к финиковому вину, отчаянное раскаяние после расправы с родом Бармаки, обширное влагалище Зубейды? Он впервые знакомился с этими сказками в более счастливые времена, завершая свои приключения инкогнито в тавернах и на постоялых дворах, иногда так увлекаясь, что возвращение во дворец при первых лучах рассвета превращалось в суровое испытание, порой так возмущаясь собственным нарисованным ею портретом, что собирался направить в Астрифан делегацию с требованием письменных извинений. Со временем, переживая приступы беспокойного самоанализа и ненависти к себе, халиф стал подумывать, что, возможно, она знает его лучше, чем он сам себя.