В борьбе за правду - Александр Парвус Страница 5

Сколько бумаги исписано, сколько разбрызгано чернил и слюны, сколько грязи собрано, чтобы ошельмовать меня. Если бы эта насквозь пропитанная гнилью атмосфера настигла меня, я бы задохнулся. Однако я не заразился этим зачумленным воздухом.

Все, в чем меня обвиняли, настолько мало соответствовало реальному содержанию моих мыслей и чувств, что мне казалось, будто все происходит в каком-то другом месте и я просто сторонний наблюдатель. При этом я вовсе не хочу сказать, что готов пустить этот поток клеветы на самотек. Я бы задушил эту гидру лжи и клеветы в зародыше, когда она не обросла еще тысячью голов, если бы мне не мешала цензура и бойкот газет. С самого начала я выявил этот мутный источник развязанной против меня газетной травли; я протестовал, печатал опровержения. Однако как подцензурная, так и нелегальная русская пресса игнорировали меня. Несколько месяцев прошло, прежде чем издающееся в Париже «Наше слово» нашло возможность напечатать мое письмо^[39]. Ленин опубликовал бессмысленную критику моих сочинений^[40]. Троцкий поносил меня, параллельно выступая в качестве благодарного ученика^[41].

Почему все это? Потому, что общественное мнение в России в 1914 г. изменилось по сравнению с 1905 г. Буржуазный патриотизм за это время настолько возрос и окреп, что охватил все слои общества и расколол социал-демократию. В 1904 г. пораженцы вели открытую и ясную политику, по меньшей мере не скрывая того, что поражение России повлекло бы за собой победу Японии. В 1914 г. уже боялись не только ясно высказаться, но и просто допустить подобную мысль и с радостью схватились за идею крушения всех противоборствующих сторон, которая застила горизонт и избавляла от необходимости делать решительные выводы. Как удобно и для успокоения совести, и для отвода глаз!

Это половинчатое решение было на ура воспринято теми социалистическими простофилями, которые не заморачивали себе голову решением выдвинутых войной на передний план вопросов, поскольку ответ на все эти вопросы они изначально, раз и навсегда нашли в призыве к революционной агитации. Моя позиция была для них слишком сложна и решительна. Спорить со мной было, разумеется, трудно, а вот опорочить меня, наоборот, легко и к тому же служило защитой против промахов русских патриотов.

То, что русские патриоты, включая сторонников Плеханова, яростно обрушились на меня, в особых комментариях не нуждается.

Когда началась революция, первой моей заботой было познакомить русского читателя с моей истинной позицией по поводу войны. Я собрал все, что было мной написано во время войны, и подготовил русское издание этих статей. Нашлись друзья, предложившие помощь с публикацией в Петербурге. Но там начался одиозный процесс над пораженцами, в том числе и против меня, и все кануло в Лету^[42]. Мои друзья исчезли, мои знакомые проглотили язык, и им отшибло память, и я до сегодняшнего дня понятия не имею, где находятся мои рукописи.

Таким образом, злопыхательская газетная кампания получила возможность развернуться на полную мощь.

Начало было положено официальным представителем царского правительства, русским посланником в Софии Савинским^[43]. После доклада, прочитанного мной в Софии по приглашению болгарских социал-демократов^[44], Савинский пригласил к себе русского и болгарского газетных корреспондентов и дал им команду: обличать Парвуса. Это установленный факт^[45]. Направленные против меня нападки изначально зиждились на грубейшей политической подтасовке: цитате из сфальсифицированной газетной статьи за моей подписью, состряпанной русским политическим агентом в 1911 г. в одной из сербских газет, издававшихся на деньги российской охранки. Я тогда еще обнаружил фальшивку и публично заклеймил ее инициатора как русского провокатора. Сербская социалистическая пресса тогда мощно поддержала меня^[46]. Затем я повторил разоблачение в болгарской прессе и вскрыл взаимосвязь между развязанной против меня газетной травлей и охранкой. Уличенные в фальсификации мошенники нашли прибежище в газетах, чтобы клеветать и интриговать против меня.

Румынская пресса, уже много лет работавшая на российские деньги, присоединилась к газетной травле. Тут и Алексинский^[47] вмешался, обрадованный подвернувшейся возможностью покляузничать. В довершение всего кампания выплеснулась на страницы шовинистских итальянских и французских газет того же толка. Потом уже подключились люди из «Нового времени»^[48], оттуда волна травли вернулась обратно во Францию и Италию, чтобы затем достичь Англии и Америки и в конце концов перекатываться туда-сюда из страны в страну, все более и более раздуваясь и приобретая чудовищные размеры, покуда не возник гигантский газетный спрут, охвативший полмира, бесформенный и необъятный, поглотивший все концы и начала. Больше уже нельзя было отличить, откуда что взялось, лай несся из каждой редакционной дверной щели.