Боевое братство - Карен Трэвисс Страница 84

— Полковник Хоффман, вы не слишком дружелюбны, — сказала она. — Вам же известно, что ваши слова могут неверно истолковать.

— Простите, мэм, неужели я испортил впечатление? — Он подался ей навстречу. Хоффман никогда не считал себя грубияном, но с военными женского пола обращался точно так же, как с мужчинами, и не собирался делать исключение для представительницы пишущей братии. — Не знаю, что на меня нашло. Наверное, дело в том, что я потерял половину своих людей.

Но в основном журналисты охотились вовсе не за Хоффманом. Перед ними была великолепная картина: Дом Сантьяго, отважный герой, принимающий медаль погибшего брата вместе с собственной наградой, и их друг детства, сын праведного Адама Феникса, бедный несчастный Маркус, с его новенькими сержантскими нашивками и безжизненными, тоскливыми глазами. Это был поистине иконописный образ храбрейших и лучших воинов со следами трагедии на лицах. Такой снимок мог бы потрясти любого читателя. Даже присутствие хорошенькой молодой блондинки, пришедшей за медалью героически погибшей матери, оказалось весьма кстати. Это была настоящая сенсация для первой полосы любого издания.

"Но так оно и есть. И это правда. В этом и заключается трагедия. Все они хорошие девочки и мальчики. Они не должны быть такими, но ничего другого им не остается, и их подвиги меняют ход войны. Они это делают".

Церемония награждения была короткой и сдержанной. Председателю Дальеллу и начальнику штаба предстояло раздать множество наград от Звезды Эмбри до воинской медали Праотцев Коалиции. Хоффман, вытянувшись в струнку перед Дальеллом, взглянул ему в глаза.

— Выдающаяся храбрость, полковник, — произнес Дальелл, протягивая руку. — За всю историю Коалиции ни одна операция не собрала столько наград.

Хоффман не стал пожимать ему руку. В тот момент он уже знал, что в последний раз получает очередное звание и этот финальный выстрел стоит многого.

— Я принимаю награду для воинов Песанга, которых не внесли в список вопреки моим рекомендациям, — сказал он, наблюдая, как каменеет лицо Дальелла. — Песанга — наши добровольные союзники, а не уроженцы завоеванных территорий. Они по своей воле вступили в войну на нашей стороне. Эта Звезда по праву принадлежит сержанту Баю Таку и его соотечественникам.

Да, на этом карьера Хоффмана сломалась. Он прочел приговор в глазах Дальелла. И воспринял его совершенно спокойно. Согласно церемониалу он строевым шагом промаршировал в зал, затем вышел во двор и поднял взгляд к чистому голубому небу. Сердце все еще колотилось от гнева. Пытаясь отстегнуть медаль, он зацепил булавкой нитку мундира и негромко выругался.

— Полковник, не могли бы вы на секунду оставить медаль? — обратился к нему фотограф. Он подошел к Хоффману неслышно, совсем как песанги. — Всего один снимок.

"Бедняга просто выполняет свою работу".

— Нет, ни за что, — ответил Хоффман.

И он даже не мог объяснить, почему так поступает. Он только что участвовал в секретной миссии. В средствах массовой информации об операции «Уравнитель» сообщалось только, что, "несмотря на противодействие превосходящих сил противника, была предпринята успешная попытка уничтожения объекта, угрожавшего жизни и благополучию граждан Коалиции". И больше не будет никаких подробностей — по крайней мере до тех пор, пока через много лет штаб не решит снять покров секретности. Но журналисты привыкли к подобным ограничениям. В конце концов, идет война. Они смирились с тем, что герои почти ничего не могут рассказать, и перестали задавать лишние вопросы.

В парке Хоффман присел на каменную скамью при памятнике Неизвестным Воинам. С другой стороны гравийной дорожки, за двадцатисантиметровым бордюром, появилась новая могила, увенчанная блестящим гранитным надгробием с четкой резной надписью:

РЯДОВОЙ 26 КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИФАНСКОЙ ПЕХОТЫ

КАРЛОС БЕНЕДИКТО САНТЬЯГО,

КАВАЛЕР ЗВЕЗДЫ ЭМБРИ, ПОГИБ В ДОЛИНЕ АСФО, ОСТРИ,

В 15 ДЕНЬ МЕСЯЦА ТУМАНОВ 77 ГОДА ВОЙНЫ,

В ВОЗРАСТЕ 20 ЛЕТ.

— Вот и вся твоя жизнь, рядовой, — прошептал Хоффман. — Вся судьба уместилась в трех строчках.

Родителей Карлоса не было на церемонии, как не было ни Адама Феникса, ни жены Дома: ведь ей надо было заниматься уже двумя детьми. Хоффман не мог винить семейство Сантьяго за то, что они предпочли не выставлять свое горе на всеобщее обозрение. Он сидел и смотрел, как солнце движется по камню, пока на дорожке не появились Дом и Феникс. По их взглядом Хоффман понял, что он тут лишний.

— Я уже ухожу, — сказал он.

— Это ни к чему, сэр. — Дом нес свою Звезду Эмбри в коробочке, обтянутой красной кожей. — Мы собираемся поужинать сегодня. Будут и кадет Штрауд, и профессор Феникс. Не хотите ли к нам присоединиться?

— Я весьма благодарен, рядовой Сантьяго. — Хоффман быстро взглянул на Феникса. Тот, тщательно сохраняя бесстрастное выражение лица, смотрел на могилу. — Мне пора уходить. Сегодня мне предстоит еще успокоить жену. Но я почту за честь выпить с вами пива в ближайшем будущем.

Хоффман поднялся, пожал им руки и медленно пошел к стоянке служебной машины у главных ворот. Водитель ждал… Хоффман решил отпустить его, чтобы пройтись пешком по городу, собраться с мыслями и подумать, чем теперь заняться, когда ему не светит ни дальнейшее повышение, ни мало-мальски значительная должность.

"И что? Какое это имеет значение? Лучше я снова пойду служить младшим офицером".

Он остановился, чтобы оглянуться на Дома и Маркуса. Хоффман ничего не знал о Маркусе Фениксе, кроме того, что он превосходный солдат. Что происходило в его голове, оставалось для Хоффмана тайной. А он неловко чувствовал себя в обществе людей, чьи помыслы были ему неизвестны.

По крайней мере до сих пор.

Феникс присел на корточки и стал раскапывать ножом гранитную крошку у самого надгробия, пока не вырыл довольно глубокую ямку. Это заняло у него немало времени. Странная сцена почему-то раздражала Хоффмана и… да, ему было жаль парня. Хоффман продолжал наблюдать, пока гравий на аллее не захрустел под шагами адъютанта.

— Полковник, машина вас ждет…

Обращение было для него новым, непривычным.

— Я знаю.

— А что он делает, сэр?

Хоффман внезапно ощутил необъяснимое желание защитить Феникса:

— Послушай, возвращайся-ка в штаб. Я сегодня пройдусь пешком. Поезжай.

Если Феникс и знал, что за ним наблюдают, он никак этого не показывал. Все так же сидя на корточках, он отряхнул руки и ненадолго склонил голову. Затем отстегнул свою Звезду Эмбри, опустил в ямку под надгробием Сантьяго и засыпал гранитной крошкой.

Хоффман словно получил пощечину. Несколько мгновений он не мог ни вдохнуть, ни сглотнуть, ни даже прослезиться. Сегодня он едва не потерял главную опору в жизни, за которую всегда держался. Эта сцена подтвердила, что он поступил так, как должен был поступить, что он не был безумцем средних лет, который бросает то немногое, чего успел достичь в своей жизни.