Гром победы раздавайся! - Николай Андреев Страница 8

Худой, подтянутый, с узким лицом, темноволосый, с небольшой залысиной и куцей эспаньолкой, Иван Георгиевич разительно отличался от Юденича. Но в понимании того, что они ни черта не понимают в причинах, сподвигших великого князя назначить их на новые посты, Эрдели и Николай Николаевич абсолютно сошлись.

— Да, боятся, но мы им еще нужны. Франция без нашего участия в войне тут же будет оккупирована, и эта оккупация будет пострашней, чем в семьдесят первом. Там может начаться нечто похуже, нежели Парижская коммуна. Англия боится нашего выхода из войны не меньше, а даже больше, чем нашего в ней участия. Это полнейший бред, господа, но этот бред — сущая правда!

Эрдели тяжело вздохнул, разводя руками.

— Господа, это не бред, это — война. И мы должны стойко терпеть все препятствия на пути к победе, — заметил Александр Васильевич. — Здесь есть кое-что превыше человеческого понимания.

Эрдели снова вздохнул. За время поездки он уже успел привыкнуть к тому, что Колчак как-то по-особенному относится к войне. Едва разговор касался победы, Александр Васильевич преображался: взгляд устремлен в неведомые дали, все тело сжалось, будто пружина, и все мысли — только об одном, желание — лишь одно. Победа — и только победа. Иван Георгиевич вспомнил, что Александр Васильевич некоторое время пробыл в японском плену, да и не раз бывал в Стране восходящего солнца. А японцы вообще странно относятся к войне.

— Господа, подъезжаем, — заметил Юденич, бросив взгляд в окно купе. Там тянулись, озаренные утренним солнцем, могилевские предместья.

Ставка теперь собралась в другом составе, к тому же — без министров. Правительство до сих пор не могли разместить в одном здании, поэтому распределили по разным «присутственным» местам министерства. Сизов был только этому рад, пусть это мешало организации общей работы, но и создавало хоть какие-то препоны для возможных обсуждений вроде: «А не сместить ли нам и этого Романова?»

Гинс же работал, не покладая рук, практически в одиночку написав целую папку документов, которые должны были бы в дальнейшем лечь в основу организации правительства. Вместе с этим он в качестве набросков предоставил Кириллу свои мысли по поводу ограничения полномочий Советов и слияния их с системой городских и губернских дум. Сизов понимал, что нельзя уничтожать какой-никакой, а все-таки представительный орган народа, если его можно было использовать…

Вечером, перед собранием, регент побеседовал с главнокомандующими фронтов, сохранивших свои посты после отречения Николая и принятия регентства Кириллом Владимировичем. Великий князь понимал, что в большинстве своем они поддержали отречение прошлого императора из «кооперативного духа» и мысли о том, что иначе просто народ не утихомирить. А Кирилл очень не хотел, чтобы в Ставке и на фронтах остался еще кто-нибудь, кто захочет устроить второй переворот.

Беседы не прошли даром, как надеялся Сизов. Но вот волнение все равно осталось. Кирилл понимал, что Гучкова рядом терпеть долго не удастся: организатор был из него никакой, зато политик и демагог — отличный, связи с генералитетом имеются, а военное министерство играло сейчас слишком важную роль. Но под рукой у Сизова пока что не было более или менее популярного человека, способного занять пост военного и морского министра.

Не лучше было и с Львовым. Георгий Евгеньевич находился в какой-то апатии после выступления великого князя в Государственной думе и «чествования». Управляющий Земгора вообще был не из решительных людей, так что… И все-таки пока что его убирать было рано. Нужно было подождать хоть какое-то время. Народное мнение пока что было больше на стороне «старейшин» Думы, а не регента. К тому же великого князя почти и не знали в народе. Но это было делом поправимым…

— Итак, господа, я рад всех вас видеть в Ставке, и большинство — в совершенно новом качестве. Думаю, не стоит отвлекаться на приветствия, обмен любезностями и поздравлениями, а в особенности вопросы, что же заставило меня назначить многих из вас на свои посты. Нет времени, да и неважно это все, господа, — Кирилл сделал короткую паузу, заостряя внимание присутствующих главнокомандующих и начальников их штабов. — Во-первых, я должен сообщить, что план на всю летнюю кампанию, разработанный Михаилом Васильевичем Алексеевым, отменяется. Наша армия просто не готова провести наступление по всему фронту, только ради того, чтобы поддержать союзников. Мы просто можем откатиться назад, как это было в пятнадцатом году. Надеюсь, все помнят, как немецкая артиллерия утюжила окопы нашей пехоты. Сейчас дело с огнеприпасами обстоит намного лучше, однако, дух армии все-таки не на высоте. Вы сами знаете, как мало офицеров осталось в частях, на Западном и Северном фронтах сильна антиправительственная агитация, солдаты слишком политизированы. Чего стоит только Кронштадтский мятеж!

— Полностью поддерживаю, — встрял Куропаткин. — Сколько можно проливать кровь ради французских союзников? Они ни разу не поддержали наши наступления!

Кирилл удовлетворенно кивнул и продолжил свою речь.

— Однако мы и не можем затягивать войну, страна уже устала. Еще максимум год, и Россия, какой мы ее знаем, будет потеряна, сметена народным бунтом, бессмысленным и беспощадным. Нужна победа, громкая, такая же, как Луцкий прорыв, который мог бы переломить весь ход войны. Однако не судьба, не дал Бог нам такой возможности, а другие фронты — поддержки. Теперь же появился новый шанс, господа. Босфорская операция. Я специально пригласил Александра Васильевича Колчака в Ставку, он и Александр Дмитриевич Бубнов освежат вашу память насчет плана десанта на Царьград. Прошу вас, господа. — Кирилл кивнул, положив руку на разложенную на огромном столе карту фронта.

— Благодарю. — Александр Васильевич подошел к карте, глаза его загорелись, лицо напряглось. Вот, вот его дело, вот его шанс добиться проведения операции. Алексеев, этот великий стратег, все-таки плохо был знаком с морем, он не хотел понять, как важна будет эта победа для общего дела, для великой войны.

Остальные подтянулись к столу, склонившись над картой. Александр Дмитриевич Бубнов встал рядом с Колчаком, показывая тем самым, что полностью поддерживает командующего Черноморским флотом.

— Все очень просто. Повторяется операция у Варны. Отряд тральщиков подходит к берегу ночью, начиная прокладывать в минных полях коридоры, достаточно широкие, чтобы наша эскадра и транспортники могли пройти. Противник аналогичные действия у болгарского порта не заметил, так что остается шанс и здесь. Перед рассветом транспортники высаживают по обеим сторонам пролива две дивизии с достаточным количеством артиллерии. Немедля после этого место высадки ограждается минными банками, сетями, здесь остается дозор из нескольких кораблей. После восхода солнца, которое осветит вражеские укрепления, корабли обстреливают турецкие позиции, прикрывая движение наших дивизий. Около суток уйдет на полное подавление батарей и захват вражеской артиллерии. За это время транспортники уже успеют высадить третью дивизию с тяжелой артиллерией, а к вечеру наш флот уже войдет в Босфор. Ночью десант идет на штурм укреплений среднего Босфора, в случае успеха освобождается прямой путь на Царьград. Транспорты возвращаются за еще двумя дивизиями, вторым эшелоном десантного корпуса. В это время наличные, уже закрепившиеся на берегу силы подходят к Константинополю, начинаются бои за город, доставленное подкрепление вступает в сражение. Всем известную Чаталджинскую позицию, о которую наступающие со стороны Балкан силы сломали бы зубы, пехота берет с тыла. К тому времени сюда, скорее всего уже будут подведены две дивизии из Дарданелл и Смирны, все наличные силы противника на том участке. Однако захваченная десантом Чаталджинская позиция их остановит.