Гидеон из Девятого дома - Тэмсин Мьюир Страница 7

В апсиде стояла длинная скамья, на которой устроились последние благородные представители Девятого дома: Преподобная дочь Харрохак скромно присела сбоку. Блестящая пыль налипла на кровавые линии под носом. Там же сидели ее жуткие пратетушки и родители, Господин и Госпожа Девятого дома, Преподобный отец и Преподобная мать. Эти двое занимали почетное место перед алтарем, рядом со священством. Крукс восседал на стуле в одном из сырых притворов, среди моря свечей, половина из которых уже погасла. Рядом с ним сидел единственный рыцарь Дома, Ортус, толстый печальный юнец тридцати пяти лет от роду, и его почтенная мать, типичная карга Девятого дома, вытиравшая ему ухо платочком.

Гидеон поморгала, чтобы в глазах перестало двоиться, и уставилась в апсиду. Ее не могли заманить в Дрербур уже два года, и она давно не видела ни пратетушек, ни Господина и Госпожу. Благословенные сестры Лакриморта и Айсаморта не изменились. Крошечные, морщинистые, серые – и слепые, поскольку чудес в Девятом доме не случалось. Лица они повязывали черными платками, на которых были нарисованы жуткие белые глаза. Каждая из них перебирала две связки четок, по одной в каждой руке, и стук из-под их подозрительно шустрых пальцев доносился двойной.

Ортус тоже не изменился. Все такой же неуклюжий и грустный. Титул первого рыцаря Девятого дома уже многие века не доставался никому примечательному. Рыцари других Домов могли быть уважаемыми и благородными мужчинами и женщинами, родовитыми или особенно талантливыми, о таких часто писали в наименее грязных журналах Гидеон. Но в Девятом доме людей отбирали по одному признаку: сколько костей ты способен поднять. Ортус был просто грустным больным ослом. Его отец – рыцарь отца Харроу – был огромным, неумолимым, благочестивым человеком с мечом и двумя огромными мешками костей, но Ортус пошел не в него. Сводить его с Харроу было все равно что сводить пончик с коброй. Возможно, Агламена сосредоточилась на Гидеон именно потому, что Ортус был жалок. При этом он был крайне чувствителен и неприятен. Мать его казалась одержимой. Всякий раз, когда он подхватывал простуду, она укладывала его в постель до тех пор, пока он не зарабатывал пролежни.

На Господина и Госпожу она тоже смотрела, хотя ей совсем этого не хотелось. Госпожа Пеллеамена и Господин Приамхак сидели рядышком, положив одну руку в перчатке на колено, а второй взявшись за руку супруга. Молились они одновременно, на одной нити резных четок. Облачены они были в черное, а лица почти закрывали темные капюшоны. Гидеон видела бледные восковые профили с пятнами люминесцентного порошка и следами ладони Харроу. Глаза у обоих были закрыты. Лицо Пеллеамены осталось таким же ледяным и идеальным, как при их последней встрече. В темных бровях не появилось серебряных волосков, морщинок у глаз не прибавилось. Челюсть Приама оставалась твердой, плечи прямыми, лоб гладким. Они не изменились. Точнее, изменились даже меньше мерзких пратетушек.

Причина состояла в том, что оба были мертвы уже много лет. Мумифицированные лица не поддавались времени, потому что – это знала Гидеон, маршал, капитан стражи и больше никто во всей вселенной – Харрохак заморозила их навеки. Одержимая поисками тайных знаний, она снова открыла древний и очень непростой путь сохранения и подчинения тел. Она обнаружила маленькую мерзкую запретную книгу в особом хранилище маленьких мерзких запретных книг. Все Дома разом умерли бы от сердечного приступа, узнай они, что Харроу ее читала. Справилась она не слишком хорошо – родители весьма пристойно выглядели выше плеч, а вот ниже плеч – не очень. Стоит учесть, правда, что ей было всего десять.

Гидеон исполнилось одиннадцать, когда Господин и Госпожа Девятого дома умерли – внезапно и тайно. Полное дерьмо, конечно. Гидеон успела увидеть и узнать слишком многое. Но она не расстраивалась. Если бы она была матерью Харроу, то тоже постаралась бы сдохнуть много лет назад.

– Слушайте! – провозгласила Преподобная дочь Девятого дома, вставая с места.

Священный ритуал следовало проводить Господину и Госпоже, но они не могли этого сделать, потому что совсем уже умерли.

Харрохак изящно обошла это, приписав им обет молчания. Каждый год она удлиняла список их покаянных обетов – пост, ежедневная медитация, уединение – так аккуратно и при этом бесстыдно, что казалось неизбежным, что рано или поздно кто-то скажет: «Эй, погодите-ка… что за хрень здесь творится?»… и она будет раскрыта. Но этого не происходило. Крукс ее прикрывал, как и Агламена, а рыцарь очень удачно умер в тот же день, что и Приам. И выходило так, что Гидеон тоже ее прикрывала, ненавидя себя за это, но приберегая эту тайну как последнее средство заплатить за свою свободу.

Четки перестали щелкать. Руки родителей Харроу замерли одновременно и очень ненатурально. Гидеон обхватила спинку скамьи и закинула ногу на ногу, мечтая, чтобы в голове перестало звенеть.

– Благородный Девятый дом призвал вас сегодня, – заговорила Харрохак, – потому что мы получили дар величайшего значения. Наш благословенный император, первый Владыка мертвых, царь Девяти Возрождений, наш Воскреситель, прислал нам призыв.

Задницы заерзали на скамьях. Скелеты оставались неподвижными и очень внимательными, но разнокалиберный сброд Девятого дома нестройно обрадовался. Послышались тихие восклицания, благодарности и славословия. В письме могла быть нарисована задница, но все же никто не погнушался бы поцеловать край бумаги.

– Я прочту вам письмо, – продолжила Харрохак, – потому что никто не любит свой народ, своих братьев и сестер по вере так, как Девятый дом любит своих жрецов и прихожан, своих детей и своих верных. – Гидеон подумала, что выходит жирновато. – Позволит ли Преподобная мать своей дочери прочесть письмо?

Как будто она могла сказать «нет». Бледно улыбнувшись, Пеллеамена слегка наклонила голову, чего никогда не делала при жизни. При жизни она была холодна и отстраненна, как лед на дне пещеры.

– С милостивого соизволения моей матушки, – объявила Харроу и начала читать: