Грифон - Альфредо Конде Страница 53

Старый лис вдруг помолодел лет на двадцать — тридцать, а может, и больше. Он уже твердо знает, чем это все закончится. Его мучают те же сомнения, которые он испытывал в четырнадцать лет, когда украл свою первую книгу. Тогда это был «Странник, играющий под сурдинку» Кнута Гамсуна, изданный «Пласа и Ханес» в те времена, когда норвежский писатель пользовался большой популярностью у него в стране. Тогда книга стоила пятнадцать песет. А теперь он держит в руках одно из изданий Мюнстера, и он твердо решает: надо что-то предпринять. Если бы девушка ни о чем не спросила, было бы лучше. Но она спросила. Просто так эту книгу украсть нельзя, можно попасть в серьезную передрягу, хотя, вполне вероятно, что она ворованная. Надо что-то придумать.

С невозмутимым спокойствием он просит Клэр пойти к студентам и привести с собой человек шесть, чтобы они, обступив его, смогли полюбоваться книгой.

— Ты собираешься ее экспроприировать?

Клэр перешла на «ты», и ему это как будто даже понравилось, но в то же время и не совсем: очень уж фамильярно, а кроме того, он подумал, что если такое могло прийти в голову ей, то точно так же может подумать и продавец.

— Я просто хочу им ее показать, чтобы они полюбовались.

Она приводит ребят, и те обступают Профессора, а он, открыв страницу с картой Галисии, громко, чтобы было хорошо слышно продавцу, объясняет им, что это за книга. Студенты внимательно слушают, но скорее из вежливости, чем по какой-то другой причине, не осмеливаясь прервать объяснения на полуслове. И только Клэр напряженно следит за двумя пальцами, что показывают на одну и ту же страницу, не отрываясь от нее.

В какой-то момент один из студентов предлагает Профессору свою помощь в приобретении книги, которая ему так понравилась, но, далее скинувшись все вместе, они не добирают той суммы, что требует продавец. Пожилой Профессор отказывается от подарка и мысленно благодарит их: видя, что объяснения закончились, а покупка не состоялась, студенты дружно устремляются к своим плакатам, и в этот самый момент Профессор резко поворачивается на пятках: ему понадобились десятые доли секунды, чтобы повернуться к продавцу спиной так, чтобы книга оказалась между ним и Клэр. С трудом удерживая книгу в таком положении на весу, он с проворством белки вырывает карту и, свернув, засовывает под рубашку, под мышку. Клэр тоже реагирует очень быстро, она берет книгу, как будто Профессор за тем только и повернулся, чтобы отдать ее ей; затем направляется к продавцу и кладет книгу обратно на землю, откуда она была взята.

— Мне очень жаль, но у него не хватает денег.

Продавец облегченно вздыхает, а Приглашенный Профессор в смятении направляется вместе с Клэр к Пас-де-Гар, чтобы потом затеряться в столпотворении бульвара Мирабо.

Едва они заворачивают за угол, как уже не такой старый, явно помолодевший Профессор бросает на девушку победный взгляд.

— Кто бы мог подумать! Да ты настоящий артист!

Профессор не может сдержаться и крепко обнимает ее.

— Да, я артист, черт побери! Но и ты не хуже!

Потом они садятся за столик на террасе кафе «Les deux garзons» [120], возможно за тот самый, где когда-то сидели Черчилль или Сезанн, и весьма довольный собой Профессор объявляет:

— Плачу я.

Обо всем этом он вспоминает в Компостеле, в своем доме на улице Кальдерериа, а на стене перед ним висит та самая похищенная карта, которую он сначала поместил между двумя стеклами, соединив их скрепками для бумаги, а потом решил все-таки доверить мастеру, с тем чтобы тот вставил стекла в металлическую рамку, и теперь фоном для карты служит белая стена. Ему пришлось преодолеть серьезные опасения, когда он отдавал карту в работу, ибо боялся потерять свою драгоценность; она была ему особенно дорога еще и потому, что появилась в результате кражи, совершенной на прекрасной французской земле, которую Наполеон, как утверждают, лишил слишком многого, намного большего, чем это представлялось необходимым. Да, его пребывание в Эксе было действительно очень приятным, просто восхитительным, и он хранил о нем воспоминания, которые теперь повергали его в меланхолию, перенося в то время, когда рядом были Люсиль, Мирей и Клэр. Погрузившись в повседневность Компостелы, растворившись в ней, он проводил теперь время в надежде на новые приглашения, которые, возможно, никогда уже не поступят, и в ожидании путешествий, которые, быть может, подарят ему лишь книги.

* * *

А между тем история Грифона по-прежнему таилась в далеком уголке его сознания, терзая его невозможностью разрешиться от бремени, а ведь от этого можно и погибнуть. В мире литературы существует два табу, вызывающие много пересудов; одно касается того, может ли персонаж повелевать автором; другое отражает представление о литературном творчестве как о беременности: ты либо родишь, либо умрешь. Но на самом деле, если ты не родишь, ничего не случается. Мир продолжает испытывать силу тяготения, бессмысленно вращаясь вокруг своей оси. Ничто не дрогнет во Вселенной, если писатель позволит миру, который он сам создал, поработить себя до такой степени, что будет уничтожено, сведено на нет само его желание творить. Но это так печально!

Разумеется, когда Вселенная притягивает к себе тонкую водяную пленку, что покрывает большую часть земной поверхности, и заставляет моря отступать, унося с собой души умерших, это не трогает никого, кроме души самого покойного, душ самых близких ему любимых существ и, быть может, душ его любимых врагов. Но ведь все они вместе и каждый в отдельности — это целый мир. Так же, как целым миром будут мужчина и женщина, любящие друг друга. Как целым миром является и старый бессильный писатель, грезящий вселенными, которых на самом деле, видимо, не существует и никогда и не было.

Прошел год, а история Грифона не сдвинулась с места. В кои-то веки удалось вызвать нашему писателю чье-то восхищение (он полагал, что если не Люсиль, то по крайней мере Мирей испытывала к нему нечто подобное), а он оказался не в состоянии соответствовать их высокому мнению о нем и написать наконец историю, которую они ему подсказали. В его воображении смешались самые разнообразные ситуации, и он не знал толком, пережил ли он их сам или только грезил ими, читал о них или, может быть, где-нибудь слышал, движимый обуревавшим его в последнее время стремлением шагать в ногу со временем и заняться литературной фантастикой, которая, кажется, была тогда очень в моде. Кто-то из критиков отметил как непреложный факт, что он был великолепным знатоком Толкина, оказавшего значительное влияние на его творчество. Это он-то, бывший не в состоянии заставить кого-либо плыть по подземным водам, появляясь то в одном, то в другом веке в соответствии с развитием сюжета, поступками героев и волей автора! Целый год он грезил кристально чистыми водами, вдохновившими Петрарку на создание сонетов, которым потом столько подражали в Кастилии, целый год он мечтал о замке Иф и монастыре Темпль, и все лишь для того, чтобы прийти к тем самым бесспорным истинам, которые принес ему этот вечер: карта Галисии в издании Мюнстера, воспоминания, такие живые, что он будто бы ощущал кончиками пальцев прикосновение нежной кожи Мирей и наслаждался чувственностью ее улыбки; они уводили его бесконечными дорогами странствий, вечно завершавшихся там, на улицах Экса тем незабываемым летом.