Вариант `И` - Владимир Михайлов Страница 41

В.: Ну что же, во всяком случае, мне теперь ясна ваша позиция. Вы понимаете, разумеется, что я никак не могу согласиться с вами в главном: в том, что Россия без такого рода перемен существовать не может. Может, я вас уверяю, и надеюсь, что жизнь вам это докажет достаточно скоро.

О.: Ну если вы полагаете, что для России просто существовать – достаточно достойная судьба, то…

В.: Не придирайтесь к словам. Я выразился неправильно.

О.: Вы выразились совершенно правильно. Россия сейчас не более, чем существует. И до возникновения фундаментальной идеи своего самоощущения только и сможет, что существовать. Это в лучшем случае. Или перестанет существовать, как единая Россия – в худшем. Вас устроил бы такой вариант?

В.: Ни в коей мере. Да и никого другого, я думаю.

О.: А вот тут вы ошибаетесь. Потому что в отсутствие фундаментальной идеи центром моего мышления – и, следовательно, всей жизни – является мое личное, ну пусть семейное, благополучие. А тогда уже все равно, достигается ли это благополучие в пределах великой страны, мировой державы – или княжества Тверского или Ярославского. Вы думаете, россиянин не способен усвоить образ мыслей обитателя Люксембурга? Не каждый, наверное, но очень многие».

Вот такие собеседования с тогдашними монархистами, еще немногочисленными и весьма наивными, происходили уже в начале века. И нельзя не признать, что при всей своей наивности обстановку люди эти оценивали в общем совершенно правильно. В отличие от тогдашних властей.

Хотя есть основания считать, как я уже упоминал, что и в кругах власти люди наиболее дальновидные начали уже об этом задумываться. Я имею в виду не тех, кто представлял власть, был, так сказать, фигурами на доске, но теми, кто эти фигуры передвигал. Люди, обладающие подлинной властью, чаще всего остаются в тени: это позволяет им не нести никакой ответственности перед историей. Чаще всего их ищут (и находят) на вторых ролях неподалеку от кормила власти; однако самых главных вообще не находят: они конспирируются куда успешнее, чем, скажем, профессиональные разведчики.

Таким вот образом.

Я аккуратно упрятал бумаги в конверт и честно вернул Наталье; не только потому, правда, что обещал: кроме прочего, мне не хотелось рисковать ночью на улице, если уж я решил оставить тут и кассеты.

– Большое спасибо, Наташа. Очень интересно. Теперь вернемся к моей просьбе. Мне хотелось бы видеть, где и как вы спрячете мой груз.

Она немного подумала.

– Хорошо. Идемте. Я вам покажу.

Мы вышли в прихожую. Она отворила дверь во вторую комнату; здесь была спаленка. Как и в том, первом помещении, здесь с мужской точки зрения царил порядок, однако самой ей, видимо, так не казалось. У женщин свои представления об аккуратности и чистоте; здесь же, возможно, пыль не вытирали дня два. И еще – постель на диване не была убрана или хотя бы заправлена. Видно, Наталья забыла об этом – иначе вряд ли позволила мне заглянуть сюда. Кажется, она упустила из виду, что не успела прибраться; так или иначе, покраснела и пробормотала:

– Извините за хаос. Я уже собиралась ложиться – мало спала накануне…

Я сделал вид, что ничего не понимаю.

– Ну и куда же вы собираетесь спрятать мои пакетики?

Она подошла к гардеробу.

– Сюда, на полку. Под белье.

– Ни в коем случае. Обычно искать начинают именно со шкафов. – Я говорил это, а сам все смотрел на диван, не знаю почему, – пока не ощутил наконец, что для нее это было мучительной пыткой. Тогда я сказал:

– И вообще, не в спальне. Можно, мы зайдем на кухню?

Она кивнула без особой радости.

В тесной шестиметровке я огляделся.

– Где вы держите кастрюли?

Она показала на висящий на стене трехстворчатый шкафчик. Я раскрыл его. Среди прочего там находились четыре кастрюли, вложенные одна в другую, своего рода поварская матрешка.

Я вынул три верхних, в оставшуюся, самую большую, положил кассеты и осторожно водворил меньшие на место.

– Тут надежнее. Только, когда будете варить суп, лучше выньте их – у них весьма своеобразный вкус, многим не нравится.

Она ответила серьезно:

– Этой, большой, мы не пользовались уже давно.

С тех пор, как остались одни – следовало это понять.

– Ну, вот. Очень вам благодарен. И, знаете… Честно говоря, я буду ждать вас завтра.

– Я подумаю.

– А теперь можете выпроводить меня.

Наталья не стала уговаривать меня задержаться: видимо, и ей хватило новых впечатлений и переживаний.

Мы вышли в прихожую. И там случилось неожиданное.

Честное слово, я совершенно не хотел ничего подобного. Все произошло как-то само собой. Мои руки поднялись без моего участия. И обняли ее. И привлекли.

Она не вырывалась. Я смотрел ей в глаза, и она отвечала таким же взглядом. Серьезным. В нем не было вопроса и не было осуждения. Словно бы она заранее знала, что так произойдет.

Наконец я опомнился и опустил руки.

– Извини, – пробормотал я. – Наверное, я давно уже разучился достойно вести себя с женщинами.

Она чуть приподняла уголки губ. И ничего не сказала.

Я повернулся и вышел. Дверь за мной защелкнулась – не быстро и не медленно, в обычном темпе. Пока она затворялась, сердце мое успело ударить, наверное, раз пятнадцать – так сумасшедше оно вдруг заработало. Все это было по меньшей мере удивительно: что я, как оказалось, мог испытать горячее волнение не только из-за работы или очередной исторической проблемы. А я надеялся, что со всем подобным покончено уже навсегда.

С чем «подобным», собственно? – спросил я сам себя.

И не ответил.

Но мне стало хорошо. Как-то грустно-хорошо. Бывает так.

Бывает. Ну и дела…