Вариант `И` - Владимир Михайлов Страница 40

В.: Вы несколько уклонились…

О.: Да, в самом деле. Приношу извинения. Так вот в отличие от коммунистической идеи монархическая доказала, напротив, свою жизненность.

В.: Вам не кажется, что это утверждение по меньшей мере рискованно, если вспомнить хотя бы 1917 год – февраль, затем октябрь?

О.: Нет, нисколько. Февраль всего лишь продемонстрировал простую истину, что после отказа от монархии Россия немедленно впадает в хаос. Что же касается октября, то он в противоположность хаосу вообще устранил реальное движение, демонстрируя лишь видимость его. Результат известен. Что же касается идеи монархии… Вам наверняка известны лучше, чем мне, факты автомобильных, железнодорожных, авиационных катастроф – страшных, со множеством жертв… не правда ли? Но разве эти катастрофы дискредитируют самые идеи автомобилизма или гражданской авиации? Нимало. Они являются всего лишь частными примерами, свидетельствующими о легкомысленном подходе к реализации идеи в каждом данном случае. Так и с монархией в России, и не только в России, но и в Германии, Франции… Все это – частные случаи. В целом идея себя полностью оправдала. Соединенное Королевство, скандинавские монархии, Голландия, Бельгия, наконец – реставрация монархии в Испании, а кроме того – Япония, многие государства Юго-Восточной Азии, Ближний Восток… Как видите, примеров – обилие. И множество доказательств того, насколько гибкой является монархическая идея при ее осуществлении и насколько совместима она с самой широкой демократией. Поймите, монархия – не строй, а именно идея! Фундаментальная же идея – это позвоночник нации, или даже, скорее, это ее душа; не разум, а именно душа. Без фундаментальной идеи нация – существо без позвоночника и без души одновременно; это заметили и сформулировали еще в конце прошлого века. Такой народ – искалеченный зомби, не более того.

В.: И вы полагаете, что Россия этой души лишена?

О.: Вы это знаете не хуже меня – если видите в жизни еще что-то, кроме телеэкрана и газет.

В.: Но ведь монархия, которую вы исповедуете, является не единственной фундаментальной идеей? Или я ошибаюсь, и других нет?

О.: Есть, разумеется. Так же, как из пищевых продуктов существует не только хлеб, да и хлеба есть множество сортов. Пищи много, но традиционные меню разных народов сильно отличаются одно от другого. В Соединенных Штатах, например, существует фундаментальная идея Американской мечты, основанная на сознании того, что эта страна – самая, самая, самая во всем на свете. Такая идея могла бы возникнуть и у нас – при условии, что Россия была бы хоть соизмерима с теми же Штатами в экономике, политике, богатстве и государства, и его граждан, в широте свободы выбора возможностей, ну и так далее. Но вы прекрасно знаете, как нам далеко до этого. А вот демократия сама по себе стать фундаментальной идеей не может, поскольку она – понятие слишком широкое, она – лишь методика, однако самая лучшая методика остается звуком пустым, если она ни к чему реальному не приложена. Нет просто методик, они должны быть конкретными: методика образования или методика хлебопечения, или автомобилестроения… Нет, американская идея может удовлетворять каждого из нас в отдельности, но не страну в целом, потому что там как-то – исторически – научились сочетать неограниченный индивидуализм со столь же неограниченной государственностью; нам же до этого еще беспредельно далеко – а идея нужна сейчас. Сегодня. Элементарно простая. Доходчивая, понятная даже кретину. И в то же время достаточно возвышенная, иначе это не идея. Именно поэтому, кстати, Американская мечта – вовсе не то же, что «американский образ жизни», хотя на практике, быть может, это лишь разные названия одного и того же. Нет, в идее обязательно должна быть мечта. В идее монархии она есть: это мечта о власти, стоящей над мирской суетой, прежде всего политической, мечта о высшей справедливости, не связанной с очередной избирательной кампанией…»

Наталья вошла с джезвэ и чашками; только сейчас я понял, что уже несколько минут как бессознательно принюхиваюсь к долетавшему из кухни великолепному аромату. Она разлила смоляно-черное варево по чашечкам и уселась напротив меня. Я поблагодарил ее взглядом – и не сразу смог вернуть глаза к тексту.

«В.: Но не кажется ли вам, что для нас сегодня больше подошла бы идея могучей мировой державы? Пусть не самой сытой, зато… У этой идеи было бы еще то преимущество, что мы были такой державой и после того, как перестали быть монархией. Или, по-вашему, это не столь фундаментально?

О.: Попробуем поразмыслить. Мне эта идея представляется чересчур конкретной. Ее осуществление обходится весьма дорого, не правда ли? Вы думаете, это сейчас нам под силу? Это первое возражение. И второе: быть сверхдержавой – это все-таки тоже всего лишь методика. Методика защиты чего-то – именно защиты, потому что лозунг нападения в своем неприкрытом виде сегодня не пользуется кредитом. Следовательно, неизбежно требуется нечто, нуждающееся в защите. Что? Именно та самая фундаментальная идея.

В.: Но ведь, если вдуматься, такая идея у нас уже есть, и ради ее реализации не надо устраивать государственных переворотов. Даже две идеи. Идея нации. И Православная церковь. Она, как-никак, постарше династии Романовых.

О.: На ваше предположение можно ответить несколькими способами. Идея нации? Какой? Русской или Российской? Если русской, то что должны делать все нерусские, которых в стране больше, чем вам кажется? А если российской, по своей структуре подобной американской нации, единой при любом внешнем воздействии, невзирая на множество этнических групп, составляющих ее, то опять-таки эта нация может возникнуть, концентрироваться, кристаллизоваться из раствора только при наличии точки, вокруг которой она будет кристаллизоваться; центра тяготения, вокруг которого станет формироваться небесное тело… Для создания нации нужна центростремительность; у нас же с конца прошлого века преобладает центробежность и индивидуумов, и целых народов и народностей. Опять-таки: где взять этот центр? Вот мы и предлагаем его.

В.: И вы думаете, что народ пошел бы на это?

О.: Мы разговариваем серьезно?

В.: Я надеюсь.

О.: Вот и давайте разговаривать серьезно.

В.: Ну хорошо. Если серьезно: вы полагаете, что у нас когда-либо существовал немонархический способ правления? Надеюсь, что вы так не думаете. В противном случае я чувствовал бы себя сильно разочарованным.

О.: Не стану вас огорчать. Конечно, у нас во все времена существовало единоличное правление; менялись только названия.

В.: Так чего же вы в таком случае хотите: еще одной смены вывески, не более того? Стоит ли огород городить?

О.: А вот в этом никак не могу с вами согласиться. У государя есть великое преимущество по сравнению со всеми президентами, генсеками, председателями президиумов, et cetera. Он не избирается. Или, если и избирается, то единожды на столетия. Избирается династия. И никаких больше электоральных кампаний, пиара, претендентов, теледебатов, фальсификации результатов, никаких громадных расходов – и великолепное ощущение полной законности власти. Мы уже забыли, каково это ощущение. И еще: о государе уже никак нельзя сказать, что, мол, какой из него правитель, если он до того был – да кем угодно: директором завода, заведующим лабораторией, секретарем обкома или агентом разведки, допустим. Кем был? Наследником. Цесаревичем. И никаких проблем.