В третью стражу. Автономное плавание - И. А. Намор Страница 41

– Тысячи извинений, – сказал «буржуй» по-немецки. – Я не знаю, кто вы, фройлен, но вы великая певица! Поверьте человеку, который отдал антрепризе двадцать лет своей жизни, – он был возбужден, по высокому лбу с залысинами стекал пот. – И песня! Боже мой, какая у вас песня! Вы войдете с ней в историю, фройлен! Вам будут аплодировать лучшие залы!

– Благодарю вас, – остановила поток его красноречия Татьяна. – Но это не входит в мои жизненные планы.

Голос ее звучал настолько холодно, что антрепренер даже отступил на шаг, но сдаваться, судя по всему, не собирался.

– О, прошу прощения, мадемуазель! Прошу прощения! Я был… – зачастил он, оправдываясь. – Я был невежлив. Ради бога! Но, может быть, вы будете так любезны, взять мою визитную карточку. Если вдруг…

«Если вдруг! – согласился с ним Олег и вошел в кафе, откуда долетало танго. – А почему бы и нет? – спросил он себя, садясь за столик и извлекая из нагрудного кармана пиджака крошечный белый прямоугольник визитки. – Курт Рамсфельд, антрепренер. Берлин…»

Безумное предложение Рамсфельда показалось сейчас чрезвычайно интересным. Ведь певица имеет обыкновение гастролировать… Изумительное прикрытие, если подумать, – просто как у Маты Хари, а летом в Берлине Олимпиада, и…

«Да, – решил он. – Это следует обдумать, но Мата Хари плохо кончила…, впрочем… „История в первый раз – трагедия, во второй – уже фарс“, – как утверждал кто-то очень умный… или древний?»

– Кофе и рюмку коньяка, – сказал он кельнеру и закурил.

* * *

До отправления поезда на Париж оставалось еще шесть часов, и Баст фон Шаунбург решил наведаться в немецкое посольство. В конце концов, со службы в гестапо он никуда пока не уходил, а в Вене вполне мог оказаться и в рамках своего задания, до сего дня носившего, надо сказать, весьма расплывчатый характер. «Противодействие активности русской разведки…» Но, с другой стороны, любимец Гейдриха был в СД, что называется, свободным художником и делал, в принципе, что хотел. В рамках генеральной линии, разумеется, но тем не менее.

«Вот именно!» – Олег бросил окурок в пепельницу, положил рядом с пустой рюмкой деньги и встал из-за стола.

Голова, как ни странно, была ясная, и сердце успокоилось. Все-таки немец та еще сволочь – прямо-таки «беовульф» какой-то, а не мужик из плоти и крови. Но Ицковичу – в его-то положении – все это как раз кстати, потому что, имея несколько иной жизненный опыт и темперамент, да еще и влипнув в историю с «попаданием», вел он себя последние часы, – а может быть и дни, но об этом даже думать не хотелось – не лучшим образом. Это если вежливо выражаться. То есть без мата. Но можно и матом, разумеется, потому как заслужил.

Не застегивая пальто, Ицкович вышел на улицу. Там было прохладно – даже снег как будто совсем собрался упасть, и это скорее хорошо, чем плохо: бодрило. Он и кашне свое роскошное – натуральный кашемир – запахивать не стал, но вот перчатки натянул. Кто его знает, как там все пойдет, а береженого бог бережет. Во всяком случае, так говорят.

«Говорят, что кур доят!» – Олег пересек улицу и решительно вошел в кондитерскую с замечательным тортом из папье-маше, выставленным в украшенной еще, по-видимому, к Рождеству витрине. Внутри, как и ожидалось, вкусно пахло ванилью, корицей и сдобным тестом, а за столиком у боковой стены, откуда сквозь все ту же замечательную витрину хорошо просматривался приличный кусок улицы, сидела молодая женщина и пила кофе по-венски из большой фарфоровой чашки.

– Добрый день, фройлен! – Ицкович чуть опустил подбородок, обозначая вежливый поклон, и одновременно приподнял над головой шляпу. – Если не возражаете, я присяду к вам на минутку?

Вообще-то Олег как бы задал вопрос, но ответа дожидаться не стал, а сел за столик напротив женщины и вопросительно посмотрел ей в глаза. Бронзовая шатенка, а глаза красивые, миндалевидные, цвета «морской волны» – что-то от хромово-зеленого до кобальтово-синего – не поймешь, меняются от освещения, и как будто слегка прищуренные или чуть припухшие, словно она только что плакала. Красивые глаза.

«Что-то меня на „металлические“ определения потянуло, – подумал Ицкович, – бронза, хром, кобальт… торий, уран… Бомба… Какая бомба? До бомбы еще десять лет!» – споткнулся в цепочке ассоциаций Олег.

«Ты делал бомбу?.. Нет, гречневую кашу я не умею…» – Вот оно!

«Девять дней одного года»! – Ицкович, уже почти превратившийся в связи с обстоятельствами в Баста фон Шаунбурга, наконец понял: актриса…

«Как же ее? Лазарева?.. Нет… Смоктуновский, Баталов… Ну же, ну!.. Лаврова! Точно! Татьяна, кажется. Надо же опять Татьяна!»

– Мне позвать полицейского или просто закричать? – спокойно спросила женщина.

– Зачем? – Баст достал сигареты и протянул женщине. – Разрешите вас угостить?

– А сигару пожалели? – и голос у нее оказался под стать внешности. Чуть надтреснутый, с легким носовым прононсом. Возбуждающий.

«Обойдетесь, фройлен».

– Вы курите сигары? – в кармане пальто у него была еще одна, и Баст не стал жадничать. Не сейчас.

Он вынул сигару и галантно протянул даме. О, да. Это он тоже уже понял. Не просто красивая женщина – дама. Породистая, холеная, знающая себе цену…

«Сучка…» – пришел к выводу Ицкович.

– Я пошутила, – улыбка скользнула по красиво очерченным полным губам, но глаза остались спокойными. – Кто вы? – Она достала из элегантной сумочки серебряный портсигар, разумеется, для длинных, дамских и, естественно, дорогих сигарет.

Немецкий, несомненно, для нее родной язык, и все-таки она не немка. Впрочем…

– Себастиан Шаунбург, – представился он.

– Шаунбург… – задумчиво повторила она, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на недоумение. – Вы имеете отношение к фон Шаунбургам из Баварии?

– Самое прямое, – разговор принимал интересный, можно сказать, интригующий оборот.

Пять минут назад Баст рассеянно посмотрел в окно кофейни – пластинку как раз сменили, и звучал медленный фокстрот «Одна ночь в Монте-Карло» – и ему показалось, что в глубине кондитерской напротив сидит молодая, замеченная им уже раньше, шатенка. Разумеется, эту женщину он уже встречал: садясь за свой столик и подзывая жестом кельнера, успел увидеть, как она вошла в кондитерскую. Бутылочного цвета пальто, рыжая лиса на плечах, кокетливая шляпка, из-под которой видны пряди волос в тон лисе, ну может, чуть темнее… Фигура, лицо, показавшееся знакомым…

«Где я мог ее видеть?» – спросил себя Баст и едва не вздрогнул, вспомнив вдруг, где и когда засек эту женщину. Как будто пелена спала с глаз или вернее с памяти…

«Вот же черт!»

Первый раз – если это действительно был первый раз – он увидел ее вчера поздно вечером на вокзале в Праге. Мелькнула неподалеку, среди снующих людей и клочьев пара – Баст был слишком занят Жаннет и почти не обратил на нее внимания. Мелькнула и исчезла, чтобы возникнуть в дверях уже Венского вокзала. Причем, как вспомнил теперь Шаунбург, женщина не выходила из здания, а входила… чтобы еще через пару часов возникнуть на этой улочке, куда и сам-то Баст попал совершенно случайно.