Ангел с железными крыльями - Виктор Тюрин Страница 4

– Нет. Ничего такого не помню. А что со мной такое, доктор?

Растерянность врача была настолько явной, что меня она даже несколько позабавила. У меня был богатый опыт общения с людьми в белых халатах, теперь только оставалось им воспользоваться, пустив беседу в нужное русло, и тогда информация потечет сама собой. Таким образом в свое время мне удалось выудить немало информации о своей болезни от молодого, но очень тщеславного доктора, который собрался сделать на мне диссертацию.

– Вы как-то странно говорите. Где вы были?!

– Гулял.

От этого простого слова доктора чуть кондрашка не хватила. Он покраснел и тяжело задышал.

– Погодите! Так к вам вернулась память?!

«Амнезия. То, что и требовалось!»

– Знаете… трудно так сказать, – я попытался изобразить на лице мучительное раздумье. – Где-то помню, а что-то… словно черный провал.

Врач смотрел на меня с нескрываемым удивлением.

– Странно как-то это все, – протянул он. – С подобным феноменом медицина еще не сталкивалась. По крайней мере, о таких случаях мне ни читать, ни слышать не доводилось.

– Может, мы все-таки зайдем в помещение, а то вы в халате. Не май месяц, того и гляди – простудитесь.

Какое-то время он ошеломленно смотрел на меня, потом словно бы очнулся и сказал растерянно:

– Да. Да! Вы правы. Идемте!

Мы, наверно, минут пять сидели в его кабине в полной тишине. Я пытался вспомнить, что знал о потере памяти, а врач, вглядываясь в меня, похоже, пытался понять с медицинской точки зрения, что сейчас произошло. Видно, у него это не получалось, судя по его обескураженному взгляду и словам:

– Даже не знаю, что сказать. У меня такое ощущение, что мы с вами поменялись местами. Гм! Скажите, как вы ощущаете… окружающий вас мир?

– Как чужой и в то же время знакомый. Чувство одиночества и какой-то размытой опасности. Мне известно, что вы доктор. На вас надет белый халат. Только вот ваше лицо вижу впервые, так же как не знаю вашего имени-отчества. Не знаю, где я нахожусь.

– Этого просто не может быть… потому что, так не бывает, – произнес доктор растерянно. – Если судить по вашим словам, ваш мозг каким-то образом частично, можно даже сказать выборочно, восстановил свою работоспособность. Но это больше похоже на чудо! Не знаю… Просто не знаю, что предполагать и что думать!

Какое-то время мы снова провели в молчании, затем врач меня спросил:

– Когда вы пришли в себя, что вы сразу вспомнили? Или это была ассоциация с чем-то?

– Да. Была тонкая-тонкая ниточка. Она какую-то секунду была натянута до предела, а затем лопнула, – это не было попыткой запутать доктора, потому что я говорил правду. Именно это ощущение было последним пронзительно-ярким воспоминанием, оставшимся от той жизни.

– Ваши слова, голос, выражение лица… Вы это так сказали, что я ее тоже увидел. Она держала вас в темноте, а лопнув, вернула вас к жизни. Знаете, Сергей Александрович, такой беспомощности, как сейчас, я еще никогда не ощущал. На моих глазах случилось нечто, способное перевернуть все наши знания о мозге человека, а я это не могу объяснить. Даже просто не могу понять, что и как с вами произошло!

– Извините. Вы не могли бы представиться?

– Господи! Это вы меня извините. Николай Никандрович Плотников. Приват-доцент и заведующий неврологическим отделением больницы. Вы, наверное, хотите узнать о себе?

Спустя полчаса мне стало известно, что артиллерийский подпоручик, воевавший чуть ли не с первого дня на фронте, в бою получил ранение головы, которое вызвало не только потерю памяти, но и непонятные приступы, заставлявшие его время от времени отправляться в необъяснимые медицинской науке путешествия.

Отец, дворянин, отставной офицер и помещик, умер за два года перед первой мировой войной. Мать проживает в поместье, где-то под Тулой. Младшая сестра заканчивает здесь, в Санкт-Петербурге, институт благородных девиц. Сам же, Сергей Александрович Богуславский, пошел по пути отца, закончив с отличием Михайловское артиллерийское училище. Спустя месяц после выпуска началась война. При разрыве австрийского снаряда получил двойное ранение. В плечо и в голову. Воевал подпоручик Богуславский неплохо, раз был награжден орденом св. Анны 4-й степени. Правда, за что именно, доктор не знал, как и многое другое, но это и понятно, ведь лечащего врача больше интересовала болезнь человека, а не его биография.

Это было все, что мне удалось выжать из доктора Николая Никандровича Плотникова, как я уже потом узнал, милейшего человека и истинного последователя клятвы Гиппократа. Теперь надо было разложить полученную информацию по полочкам и понять, как ей лучше воспользоваться.

Доктор, закончив свой короткий рассказ, снова засыпал меня вопросами о том, что помню, как себя чувствую, но когда понял, что больше ничего нового не добьется, растерянно замолчал. Воспользовавшись паузой, я поинтересовался возможной выпиской, на что он замахал руками и сказал, что об этом еще рано говорить. Две недели стационара, как минимум, так как столь необыкновенный феномен требует тщательного наблюдения. Меня такой расклад вполне устраивал, так как давал время осмотреться в новом для меня мире.

– …затем, батенька, на основании моего заключения вас должна будет освидетельствовать военно-медицинская комиссия. Никак не иначе. Вы же военный. Уж как она решит, милейший Сергей Александрович, так и будет.

– У меня еще один вопрос. Скажите, Николай Никандрович: раз я офицер, то почему лежу здесь, а не в военном госпитале?

– Вы там лежали до того дня, пока вам не поставили диагноз: неизлечим. Чисто случайно узнав о вашем случае, я приложил все усилия, чтобы перевести вас к нам, хотя главный врач был против. Пришлось настоять.

– Спасибо вам, доктор!

Всю последующую неделю я старался проникнуться жизнью человека России образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. Читал подшивки газет, разговаривал с медперсоналом и больными. Недоумение, появлявшееся на лицах моих собеседников от моих наивных вопросов, сразу рассеивалось, стоило им намекнуть о потере памяти. Бессовестно пользуясь этим, я старался как можно больше накопить информации, при этом старательно изучая речевые обороты, а также запоминал, а то и заучивал, новые для себя понятия, выражения и слова. Когда мне хотелось расслабиться, пролистывал рекламу, которой было полно в местных газетах. С точки зрения современного человека все эти объявления были написаны настолько простодушно, с таким неприкрытым восхвалением товара, что они поневоле читались, как забавные рассказики.

Первым резким диссонансом в моей новой жизни стало неожиданное появление «сестры». В воскресенье, ближе к обеду, в мою палату неожиданно вошла симпатичная девушка и села у кровати. С минуту, молча, смотрела на меня, а потом начала говорить:

– Здравствуй, милый Сережа. Пришла рассказать тебе новости и передать привет от маменьки. К доктору я сегодня не заходила, но, думаю, ничего нового о тебе не расскажет, ведь ты по-прежнему лежишь на больничной койке. Посмотри, я принесла тебе твоих любимых бубликов и пирожное. Помнишь, мы их ели во французской кофейне на Невском, перед твоей отправкой на войну. Господи, как давно это было! Временами мне кажется, что вся наша веселая и яркая жизнь осталась в далеком прошлом. Почему все так случилось, Сережа?! Когда ты уходил, то сказал, что не пройдет и полгода, как вернешься домой героем. Вернулся. И кем? Как мы теперь будем жить, милый братик?