Перуну слава! Коловрат против звезды - Лев Прозоров Страница 4

Теперь уже не лабазы вокруг – дома. Верней сказать – заборы и крыши над ними. Жилища киевлян больно царапают память сходством с домом покойного Худыки, свекра Бажеры…

Князь вскидывает руку. Дружинники останавливаются – хотя приходится расходиться в стороны, давая место подбегающим от причалов соратникам.

– Надо взять Подольские ворота, – говорит Святослав, указывая влево и вверх – закрывая звёзды, там поднимается над тёмным горбом горы башенка с искоркой-глазком. – И не перебудить всех собак на Боричевом взвозе. Мне нужен десяток. Возьмём ворота, подадим знак – вон тем огоньком мигнём три раза. Тогда все уж идите.

– Только не тебе, князь, а мне, – вмешивается Ясмунд. – Если тебя убьют, во всей нашей затее толка не будет.

– Если я позволю себя убить, дядька, толку в ней и впрямь не будет – на кой такой князь Киеву сдался? – усмехается Святослав и, видя, что одноглазый, набычившись, открывает рот для нового возражения, говорит совсем другим голосом: – Всё, Ясмунд. Я сказал.

Ясмунд умолкает. Только князь может приказывать ему – хотя и князю возражать в открытую решается едва ли не он один. Даже сейчас Мечеславу Дружине почему-то кажется, что склонивший к левому плечу одноглазую голову седоусый не в шутку раздумывает – а не скрутить ли беспокойного воспитанника и не уложить ли полежать в сторонке, в холодке?

– Кто со мной? – князь поворачивается к дружине – и все молодые парни разом подаются на шаг вперёд. Святослав усмехается, шагает навстречу.

– Ты, – его рука упирается в грудь Ратьмеру.

– Ты, – затаивший было дыхание Вольгость выдыхает с радостным облегчением.

– Ты, – палец князя едва не касается плаща на груди вятича.

– Ты, Икмор Ясмундович, мне и так побратим, теперь дважды побратимом будешь, – усмехается Святослав не сдержавшему улыбку молодому дружиннику и поворачивается к Хотьславу. – Ты…

– Так ты ещё и князю побратим? – ошарашенно спрашивает Икмора Мечеслав Дружина. Сияющее лицо друга разом перекашивается, будто от зубной боли.

– Ну да! Мог бы и сам догадаться, если я сын княжеского дядьки!

– А что ж ты раньше не…

– А то! – шипит Икмор. – Мне что, мало, кому я сын и кому внук? Не хватало, чтоб мне побратимством с князем на каждом шагу в нос тыкали…

Князь, назвав тем временем ещё пятерых дружинников, подводит итог:

– Дружина, стоять здесь, ждать знака. Десятка – со мной…

– И я, – непреклонно вмешивается «дядька».

Князь-Пардус разворачивается к нему. Несколько ударов сердца сын Игоря Покорителя и сын Ольга Освободителя меряются взглядами в ночной темноте, а полтысячи дружинников вокруг них изо всех сил делают вид, что их на торговой площади нет.

– Ладно, – хмуро говорит Святослав, – одиннадцать и впрямь число какое-то неровное. За мной.

И только уже между высоких заборов Боричева взвоза, когда площадь осталась далеко за спиною, Мечеслав Дружина слышит впереди раздражённый голос князя:

– Дядька, чтоб тебя… ты меня и на Соколином престоле опекать собираешься?!

– Ты на него сядь сперва, – хмыкает в ответ седоусый «дядька».

Подъём кажется бесконечным. Пару раз на мягкий топот пошевней вяло огрызаются из-за заборов сторожевые псы. Где-то на середине пути, кажется, ведущего на самое небо, Мечеслав оборачивается и вздрагивает. Отсюда кажется, что туман покрыл не только огромную реку и причалы, но и весь киевский Подол. Гора старого Кия, сердце Матери Городов Русских, островом плывёт в море тумана, над которым там и здесь синеют взгорбки холмов, да русалочьими светлячками мерцают в молочной пучине кое-где костры на пристанях да огоньки в окнах жилых хат на Подоле.

Наверно, из мира Богов так же выглядит мир земной, покрытый облаками…

– Дружина! – шипят сверху и спереди, отрывая Мечеслава от созерцания и возвращая из пригрезившегося мира Богов в мир людей и людских дел.

Встречных на долгом пути по Боричеву взвозу не попадается – стольный город спит. Больше всего тревожат вятича последние сажени перед воротами. Стоит сейчас часовым на надвратной башне поглядеть вниз – а не поглядят, так цена им от вешней белки ухо, – конец и надежде отворить Подольские ворота по-тихому, да и их дюжине, когда проморгавшиеся дозорные схватятся за луки.

У самых ворот светло – над ними, под двускатным навесом, убранным резными «полотенцами», висит на ремнях глиняный каганец, освещая в основном резное изображение княжеского Сокола, но и вокруг разбрасывая отсветы.

Створы ворот огромные, окованные железными полосами вперекрест, словно щиты исполинов. А вот сбоку притулилась маленькая калитка.

Не успевают князь с дядькой переглянуться, как подскочивший к калитке Верещага незамысловато стучит в деревянную створу. Негромко и как-то воровато. Все замирают.

Почти сразу же с той стороны доносится полусонный голос:

– Кто идёт…

– Завид, не валяй дурня, я это! – шипит Верещага. – Отворяй живей…

– Путята это, а Завид спит, – сообщает голос не без зависти. – А ты чего быстро так нынче? Чего, укатала тебя твоя Божена, или кто там у тебя нынче – Неждана?

– Чернава! – строго поправляет Верещага.

– Ка… как Чернава?! – стоящий по ту сторону ворот разом проснулся. Засов не прошипел – вжикнул вылетающим из ножен клинком. Сам не ожидавший такого успеха Вольгость едва успел отскочить, когда калитка распахнулась наружу, и вслед за нею выскочил парень его же лет в пластинчатой броне, но без шлема, в одной шапке-прилбице, с искажённым яростью лицом и горящими от гнева глазами. Впрочем, уже на втором шаге гнев начал уступать место недоумению.

– Т-ты не… ты кто?! – незадачливый Путята даже перестал вытягивать из ножен наполовину обнажённый меч.

– Тсс, тихо, Вольгость я, – миролюбиво отозвался Верещага, прижимая указательный палец на левой руке к губам и тут же отвешивая Путяте прямой удар правой в скулу, от которого горе-охранник отлетел на створку калитки и сполз по ней, выпустив из безвольно обвисшей руки черен меча. – Вот и познакомились…

Мечеслав с Икмором рванулись в проём калитки первыми, за ними – князь с Ясмундом, потом – Ратьмер с Хотьславом.

В нескольких шагах, по ту сторону проёма ворот слышались чьи-то нетрезвые голоса и стук катающихся по столу костей. Святослав, Ясмунд, Мечеслав Дружина с Вольгостем Верещагой и Ратьмер двинулись на эти звуки.

В сторожке, притулившейся к другой стороне стены у самых ворот, коротали время при свете глиняного каганца трое парней. Двое, сидевшие лицом к двери, играли в кости за столом, на котором стояли пахнущие брагой деревянные кружки и огромная глиняная кринка. Третий, видать, тот самый Завид, исхитрился и впрямь уснуть на недлинной скамейке с другого бока стола, подогнув ноги и уложив руку под голову.

Увидев входящих в сторожку, игроки сперва остолбенели, потом начали приподниматься со скамьи, один ухватился за меч, другой почему-то потянулся к лежавшему рядом с кринкой шлему. Первым перешагнувший порог сторожки Ясмунд молча с силой пнул стол так, что тот краем столешницы ударил игрокам в подвздошье. Вставать те враз передумали, осев обратно на скамью и пытаясь вдохнуть достаточно воздуха хотя бы для вскрика боли. Получалось пока неважно. Вскочивший Завид потянулся к подвешенному на торчавшем из стены деревянном гвозде рогу, но Ясмунд расколол тот броском ножа – серый матовый бок только хрустнул, раздвоенный тяжёлым лезвием. Шагом преодолев расстояние между ними, наставник великого князя ухватил Завида за глотку и приложил об стену так, что сторожка вздрогнула, а нож – не сразу, словно подумав – вывалился из расколотого рога.