Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина Страница 32

– Матушка? – Его голос вывел из воспоминаний.

В последнее время Ульне все чаще проваливается в прошлое… что это, как не призрак старости? Или, и того хуже, смерти?

– Не думаю, что фон Литтер будет возражать против твоих… ухаживаний. А девицу и сам очаруешь. Ты сумеешь.

– Я рад, что вы в меня верите.

…в нем и от Тедди что-то есть.

– А что до жены, то… мне она показалась послушной, иного от жены и не требуется. Она унаследует состояние фон Литтера… – И Ульне имела основания полагать, что случится сие, как только состояние понадобится Освальду. Его планы требовали немалых затрат. – И ты сумеешь сделать так, чтобы жена тебе… не мешала.

– Да, матушка.

– Но будь осторожен. – Ульне погладила сына по щеке. Холодная какая, все еще не способен согреться? – Дети от нее не нужны. Гнилая кровь не удержит корону.

Слушает. Смотрит… любит? И вправду любит.

Тот, другой, взрослея, любовь свою растерял. Он кричал, что Ульне запирает его, лишает жизни, права на которую он имеет. Он рвался из Шеффолк-холла, не понимая, что здесь его корни.

И не только его.

– Ты силен. И найди себе сильную женщину. Яркую. Такую, которая любит жизнь. Пусть она родит тебе детей, а твоя жена признает их. Так делали раньше…

…она могла бы рассказать десятки историй о Шеффолках: о да, имена на родовом древе хранили множество тайн.

– Да ты и сам знаешь.

– Да, матушка… – Странная усмешка, которая исказила лицо. Веточка шрама, нежная, словно нарисованная на щеке, ничуть его не уродовала, вот только улыбку делала слегка кривоватой. – Я понимаю, о чем ты говоришь.

И тихо, так, что Ульне едва-едва расслышала, добавил:

– Или о ком.

Ульне отвернулась и нечаянно столкнула пудреницу, стоявшую на краю туалетного столика. Та упала на пропыленный ковер, покатилась, оставляя за собой дорожку комковатой потемневшей пудры, больше похожей на прах. И Освальд потянулся было поднять, но Ульне остановила:

– Не надо, пусть лежит.

– Полагаю, – он все же мазнул по ковру пальцами, растер комок и поднес к носу, вдохнул запах и поморщился, – свадьбу желательно сыграть быстро… вы ведь нездоровы, матушка.

– Нездорова… насколько мы спешим?

– Рождество.

Ульне поморщилась, она не любила, когда время, послушное время медленного ее дома, вдруг ускоряло ход. До Рождества, которое в Шеффолк-холле отмечали по старым обычаям, оставалось полтора месяца… успеется.

– Тебе следует купить специальную лицензию на брак. – От собственных пальцев пахло не пудрой, но старостью. И Ульне искренне ненавидела этот запах, кисловатый, отмеченный болезнью и гранью, о которой она старалась не думать.

В семейном склепе достаточно свободных мест…

– Дорогой. – Ульне приняла руку, оперлась, поднимаясь, хмурясь, до того тяжело, со скрипом распрямлялись суставы, и кости начали ныть, никак погода вновь переменится. Хорошо бы морозы начались. – Надеюсь, мой любимый кузен был похоронен подобающим образом?

…Тедди всегда был уверен, что Ульне уйдет первой. Какая насмешка…

– Конечно, матушка, – поклонился Освальд. – Со всем моим уважением.

– Хорошо… иди, тебе наверняка есть чем заняться.

А Ульне, пожалуй, проведает супруга.

Расскажет о том, каким глупцом он был… Шеффолки не прощают предательства.

Никому.

Шеффолк-холл пылал.

Распустились белые бутоны газовых рожков, трепетали, наполняя зал резким, чрезмерно ярким светом, от которого у Марты слезились глаза. И она отступала в тень колоннады, туда, где медленно оплывали восковые свечи. В свечах не было никакой надобности, но Ульне с ними было привычней.

Разве мог он в чем-то отказать дорогой матушке?

Переменилась.

Очнулась от сна, сбросив тлен древнего свадебного наряда, облачившись в бальное платье из грани [6], затканной букетами золотых розанов. Ей к лицу.

Помолодела.

И фигура сохранила девичью стройность. Марта провела по собственному животу, стянутому корсетом до того туго, что и дышать-то получается через раз.

Нет, надобно признать, что Освальд не поскупился, и собственное, Марты, бальное платье из розового дамасса [7]выглядит богато, но…

…не в платье дело.

Непривычно. И страшно.

Мать и сын?

Ложь, все ложь… но раскрой Марта рот, разве поверят ей? Вот он придерживает матушку под локоть, ведет ее к гостям, коих слетелось множество. Мужчины в черных бальных нарядах, похожие на разжиревших по осени грачей, такие же важные, расхаживающие по залу с ленцой.

Женские платья роскошны, подобные Марта только в журналах видела. Слепят драгоценности, которым холодный газовый свет пришелся по душе. И алмазы сияют, разгорается пламя в рубинах, и холодная сапфиров синева завораживает.

Подходят. Кланяются хозяевам.

Разглядывают.

Удивляются, что Ульне, обезумевшая Ульне, вовсе не так безумна, как о том говорили.

Марта вытащила из ридикюля овсяное печенье, несколько залежавшееся, но Освальд в преддверии приема выгреб все ее запасы, мол, нечего матушку позорить.

А печенье Марту успокаивает.

Она, когда в Шеффолк-холл приехала, то первым делом наелась досыта, и именно печеньем, каковое дома только по праздникам и покупали… казалось, жизнь теперь сплошным праздником и будет.

– Марта! – Господина, облаченного в темный, с прозеленью, сюртук, она не сразу узнала. Постарел-то как! Лысина, некогда проклевывавшаяся на макушке, ныне разрослась, и редкие пучки волос торчали над мясистыми ушами, кои сами обрели цвет темно-красный, будто бы господин испытывал мучительное чувство стыда. Красным был и хрящеватый нос его, и глубоко запавшие глаза. – А ты нисколечко не изменилась. Все такая же красавица!

Марта знала, что ей лгут, но ложь эта была приятной.

– А я вот постарел, постарел. – Ансельм поклонился. – Увы, не пощадили годы…

– Все мы стареем. – Марта поспешно отряхнула перчатки от крошек, правда, запоздало подумала, что теперь крошки будут на юбке, но… вдруг да не заметят?

Ансельм припал к ручке.

– Рад, что Ульне решила покончить с этим глупым трауром… если его можно так назвать. – Ансельм вставил в левый глаз стеклышко монокля. Цепочка свисала до самой шеи, узкой, морщинистой, перехваченной белым воротничком и широким кольцом галстука. – Она по-прежнему хороша… а Освальд никак в матушку пошел?