Страшные вещи Лизы Макиной - Виталий Сертаков Страница 32

Короче, пьянству — бой!

— Я до универсама и на почту, мама велела молока прикупить, — сказал Сережа. Он обращался со мной подозрительно нежно, прямо как с раненым, — Тебе взять что-нибудь, йогурт там или сыра какого?

Он хлопнул дверью, а я все балдел перед экраном, ожидая новых событий. Но ничего так и не добавилось. По столице столько людей сковырнулось на льду, что про остановку в метро давно забыли. Ничего не случилось, никто не пострадал...

Один я, выходит, видел, как человеку прострелили спину, как он упал поперек полотна и как сверху наехал поезд. Как могло выйти, что им, кто бы ни занимался очисткой путей, могло все сойти с рук? Должны были вызвать «скорую», экспертов, кто-то бы наверняка раззвонил! Вывод напрашивался только один, совершенно нелепый, но вполне в духе вчерашнего.

А не было никакого тела или тел! Не было — и все тут!

Все очень просто: оцепили перрон, откатили состав, а там пусто — ни крови, ни кишок. Очень может статься, даже шнурков от ботинок не осталось. Ну и какой репортер заявит в камеру, скажем, такое «Вчера вечером, на перегоне метро, охотниками был обнаружен очередной вампир. Как и прежде, живым взять его не удалось, а после стрельбы серебряными пулями мерзавец растворился, оставив после себя только нижнюю челюсть и лужу вонючей воды...»?

Я откинул оконную занавеску и подышал стекло. Во дворе урчал грузовик, пытаясь завести чей-то раздолбанный «форд». Еще трое автолюбителей, подвесив тросы, притоптывали, ожидая своей очереди. Сосед снизу разматывал окаменевшие от холода провода «прикуривателя», его приятель зажигалкой отогревал замок багажника. Самое обычное серое утро...

По утоптанной дорожке, среди желтых пробоин от собачьей мочи, пробирался наш Сережа в своей идиотской каскетке с опущенными ушами и не менее идиотской желтой спортивной куртке. Неожиданно я подумал, что не такой уж он и гад. Просто тоже невезучий, как и мать, — все мы немножко невезучие. Он ведь не бухарик, и не обижает маму, и голоса ни разу не повысил. И комната у него своя есть, так что нельзя сказать, будто он из-за жилплощади к нам прибился. Просто там соседи такие, в квартире, что он даже сдать комнату нормально не может — ни один жилец воплей не выдерживает. И с тачкой влип. Нанялся на рынок всякую парашу развозить, обещали помочь, если машина забарахлит. И что вышло? Да как всегда: движок стуканул — хозяевам по фигу, они себе другого дурня нашли, а у Сережи нет денег на ремонт. Грузчиком он идти не может — спина больная, продавцом не хочет, ему уже как-то раз насчитали недостачу больше, чем зарплата. Невезучий просто, недотепа. И чего я на него зуб точу?

Может, Лиза была права, и я слишком злой?..

В таком вот мирном, расслабленном настроении я вернулся к себе и тут заметил, что в комнате кое что изменилось.

«Маслинка» на блюдечке стала занимать больше места. Я так и замер на пороге, точно нога зависла над пропастью, даже забыл, как дышать. Макина меня предупреждала, что нельзя опускать ее подарочек в воду, а на блюдце оставалось немножко чая. Совсем капелька, но этого хватило. А может быть, дело было совсем не в воде, может быть, я раздавил ее, ударил или переохладил ночью... Я торчал на пороге, боясь сделать очередной вдох.

В комнате стало намного теплее.

Внезапно мне пришло в голову, что я рассуждаю об этой хреновине как о живом существе. Она лежала неподвижно — черная точка на белом блюдечке, скорее похожая не на маслинку, а на половинку грецкого ореха.

Она росла.

Я представил, что стоит мне подойти ближе, как из нее вылезут волосатые железные лапки, со скрежетом тварь прыгнет мне на лицо и воткнет в глаз ядовитый хоботок.,. Я упаду на спину, напущу в штаны и буду мелко дрыгать ногами. А тварь заползет в голову, и угнездится в мозгу, и вырастит новый глаз. А когда придут мама и Сережа, они ничего не заметят, начнут со мной разговаривать и спрашивать о здоровье. И я им буду вежливо отвечать и, к удивлению матери, соберу сумку в школу и сам подмету в комнате, но это буду уже не я, а совсем другое существо. Тот, кто займет мое тело, не станет кушать блины с молоком, он прекрасно обойдется одной минералкой, а потом дождется ночи, чтобы выйти на улицу.

О ведь питаются совсем другой едой.

Сначала он бесшумно зайдет в большую комнат и наклонится над спящими, совсем ненадолго, слов но для поцелуя. Он поцелует обоих, женщину и мужчину, и после такой ласки они больше не проснутся. А затем он аккуратно притворит за собой дверь и выйдет на улицу. Ему даже не понадобится надевать куртку и зимнюю обувь. Таким существам одежда ни к чему. Он выйдет наружу, принюхается и направится туда, где люди. Скорее всего, к нашему интернет-кафе.

И пацаны на крыльце издалека закричат: «Малина, ты моржом заделался, в одной майке гуляешь?» А потом они замолчат, они увидят, что я совсем не дышу и пар не вырывается из приоткрытого рта. Но когда до них дойдет, станет слишком поздно. Некоторые попытаются бежать, но завязнут в снегу, а то, что когда-то было Саней Малиной, небрежно догонит каждого поодиночке. Потом оно затащит их по сугробам в предбанник клуба и запрет дверь изнутри. Может быть, даже повесит табличку, что заведение закрыто. А потом плотно и обстоятельно займется теми, кто играет у экранов. Кто-то попробует вырваться, будет биться о решетку на окне, а остальные, в наушниках, ничего не услышат, пока их собственная кровь не брызнет на клавиатуру...

Вот блин! Я храбро шагнул к столу, но никто на меня не напал. Тогда я потрогал «орешек» кончиком линейки. Мне показалось, что он стал более мягким. Слушая, как грохочет сердце, я вытащил лупу, заставил себя придвинуть стул и на всякий случай открыл перочинный нож.

Мне не почудилось. В комнате не просто потеплело, здесь точно врубили десяток обогревателей или развели костер. И еще здесь воняло какой-то гадостью.

Эта хреновина здорово изменилась. И виной тому стала не только чайная лужица: наверняка я повредил оболочку. Под лупой было отчетливо заметно, как надорвалась с краешку тонкая прозрачная корочка. Теперь дырочка превратилась в щель, которая росла буквально на глазах. Так выглядит парниковый огурец, когда с него сдирают целлофан. Только огурцы не разбухают на столе и не меняются в цвете. «Таблетка» больше не была черной, она заметно посветлела и покрылась тоненькой сеткой морщинок, это было очень похоже на муляж мозга, какой стоит у нас на штативе в кабинете биологии.

Оболочка продолжала расползаться...

Орудуя ножичком, я попытался ее перевернуть. Мне приходилось отворачивать лицо — такой жар шел от стола. В случае чего я готовился отшвырнуть стул и броситься наружу, в прихожую. Случайно приложился мизинцем к блюдцу и чуть не заорал. Чай давно испарился. Блюдечко раскалилось так, что на подушечке мизинца мигом вздулся пузырь, а на белом фарфоре налип кусочек моей обугленной кожи.

Подвывая от боли, я кинулся в ванную, натер палец мылом, никак не мог вспомнить, куда мать ставит мазь от ожогов, потом кое-как обмотал палец платком. Болело жутко, рука простреливала аж до локтя. Но самое «приятное», меня едва не вырвало )т запаха паленого мяса. Я не просто нажил пузырь, а прожег себе палец, словно схватился за включенный электрод...