Зачет по выживаемости - Василий Гриневич Страница 3

— Погоди, — перебил я, — не совсем понял. Какое-то событие, влияние которого распространяется на десятки световых лет вокруг?

— Чушь собачья, — басит Валентин.

— Отнюдь. Этим занимаются серьезные люди. Очень серьезные. Как говорит мой дед, это событие должно было нарушить высшие этические законы взаимосвязи явлений во Вселенной. В одно время по косвенным признакам пытались вычислить расстояние этого события от Земли, сто — сто пятьдесят световых лет, и туда направить все силы поиска, но…

— Что? — не выдерживает Валентин.

— Ничего. Не получилось.

— Это почему?

— Простодушный ты, Валик, — вставляет Юра Вергунов.

Гриша держит паузу, но, даже не видя его, можно без труда представить, как его распирает чувство собственной значимости.

— Не простодушный, а дотошный, — поправляет Валентин.

— Валик, — наконец говорит Гриша, — ты можешь себе представить сферу поиска толщиной около пятидесяти световых лет? Ну, хотя бы приблизительно?

— Ясно, — басит Валентин.

— Погоди, — не могу успокоиться я, — и что за событие это может быть? Достижение Косморазведкой границ Рая или Ада? Гибель неизвестной цивилизации на рубежах Звездной Дисперсии?

— Тут, не иначе, потревожены высшие силы Черной Магии, — смеется Валентин.

— Неизвестно. Но смеяться не надо.

Некоторое время мы моемся молча. Я чувствую, как ко мне постепенно возвращаются силы, появляется упругость в мышцах ног.

— А ты, Алексей, что думаешь об этом? — интересуется Гриша.

Вода громко шумит, Валентин фыркает за перегородкой, как морж, короче, я снова ничего не слышу. Алексей что-то односложно отвечает, наверное, «не знаю».

— Не знаю, — передразнивает Гриша. — Чучело ты, Леша. Джентльмены, может, дадим друг другу прозвища? А, как вы? Водный обряд крещения?

Юра выключил душ, как всегда, первый, и теперь голос Алексея звучит более ясно.

— Если на то пошло, зовите меня Длинным, — после небольшого раздумья отвечает Алексей.

— Хорошо, — соглашается Гриша. — А Валика мы будем называть Конан-варвар.

— Как-как?

— Конан-варвар, — повторил Гриша. — Для этого у тебя есть полный набор качеств.

Валентин хохотнул:

— Я не такой варвар, как кажусь.

— Ну, Конан-киммериец.

— Не слишком ли много чести?

— Тебе не угодишь, — не отстает Гриша. — Вообще-то ты у нас философ, Валик. Давай тебя так и наречем. Будешь у нас Философ Хома Брут.

Валентин смеется:

— Ладно, можете звать, как хотите.

— А Юра у нас будет Заяц или Блоха. — Гриша тоже закрутил воду.

— Почему Блоха?

— Потому что ты маленький и прыгаешь дальше всех и выше.

— Сам ты блоха. Пусть тогда уж я буду Зайцем. Заяц тоже прыгает отлично. Кроме того, меня так называла мама в детстве.

— Идет.

— Вася, а тебя как называть?

— К-хм, называйте меня Васич: первые три буквы имени и две последние — фамилии.

— Отлично. А меня…

— А тебя мы будем называть Швейцарец, — басит сквозь шум падающих струй Валентин.

— Швейцарец?

— Да. Уж больно ты нейтральный — и вашим и нашим. Да и физия у тебя похожа: волосы светлые и глаза голубые… Ну, словом, Аполлон Полведерский.

…Сейчас у костра Швейцарец меньше всего напоминает Аполлона. День назад он неудачно упал на колено, поскользнувшись на леднике, и последние километры дались ему тяжелей, чем остальным.

— Южнее созвездия Стрельца, — повторяет Поль, — вас выбросят в пространство со спейсфага на мезонаторе. После этого спейсфаг уйдет.

— Авария мезонатора? — быстро спрашивает Валентин.

— Нет.

Алексей отлепил свою спину от моей.

Спокойнее, спокойнее. Что это Валентину взбрело в голову? Какая авария мезонатора? Мало ста десяти световых лет?

Поль протягивает ладони над костром, прищурившись, смотрит на пламя.

— Запаса пищи и воды в мезонаторе в обрез — на неделю. Правда, в нескольких миллионах километров от вас будет кислородная планета, бывшие частные владения, но вы особо на нее не рассчитывайте. В системе этой звезды дрейфует в беспилотном режиме звездоскаф. Он полностью заправлен, с исправными системами ориентации и движения. Вы его должны найти и на нем вернуться на Базу. Все.

— А почему не рассчитывать па планету?

Некоторое время Поль колеблется, а может, просто думает, прикуривать ему новую сигарету или нет.

— Потому что, курсант Гопак, за неделю в этом секторе вполне реально найти звездоскаф. В любом случае вы должны уложиться в семь дней. Это — максимальный срок. На восьмой день вы закостенеете в своих ошибках.

Я не могу сдержаться:

— У нас много шансов погибнуть?

— Чем меньше времени вы потратите — тем лучше.

Исчерпывающий ответ. Звучит он совершенно в том же духе, что и знаменитая фраза Джона Сильвера: «А через час те из вас, кто останутся в живых, позавидуют мертвым». Нормально.

Снова наступает тишина, только потрескивает костер и шумит ветер в кронах елей. Я чувствую, как глаза мои начинают слипаться: дело идет уже к полуночи, устный отчет о переходе сдан, выслушаны замечания, инструкции; вроде бы самое время спрятаться в палатке и забыться.

— Вы сегодня какой-то особенный, — говорит Алексей.

— Особенный? — Поль тянется за сигаретой, вытряхивает последнюю из пачки, прикуривает от уголька, бросает пачку в огонь. — Особенный?

— Да.

— Может быть. — Поль затягивается, от чего его худые щеки становятся еще более впалыми, а кончик вислого носа подсвечивается красным.

Я ловлю себя на мысли «а курил ли настоящий Дон Кихот?» Пожалуй, нет. Тогда еще табак не завезли в Европу.

— Может быть. Сегодня ровно год, как погиб мой друг. Мы вместе с ним заканчивали Астрошколу в шестьдесят четвертом.

У меня язык не поворачивается спросить, как он погиб.

— С тех пор, как человека изгнали из Рая, он вынужден вести войну, — Поль снова затягивается, — войну с природой. За выживаемость. Эту войну мы называем прогрессом и гордимся ею, вкладываем в нее все силы, изощренность и талант. Завоевываем новые и новые высоты, отбрасывая неизведанное все дальше и дальше за горизонт, и оставляем после себя на поле боя выжженную землю и небо и гордимся собственным мужеством, волей и упорством.

Мы изумленно слушаем Поля. Тот ли это стальной Идальго, что безжалостной рукой насаживал нам жизнеутверждающие принципы покорителей пространства? Или это просто эпитафия по ушедшему другу в минуту слабости?