Хмурь - Ирина Лазаренко Страница 25

Псина колебался много дней, но я надеялся, что любопытство исследователя переборет страх. Я не знал, что с ним сделают деревяшки, если о чем-то пронюхают. А он, видимо, знал, потому и не решался. Меня утешало уже то, что он сразу не послал меня во мрак.

– Нужно оставить тебя на ночь в испытальне, – наконец объявляет он. А я уже почти потерял надежду. – Тогда я смогу пояснить, зачем тащу все эти мерки, ну и про гонг что-нибудь выдумаю.

По виноватому виду Псины я понимаю, что значит «Остаться в испытальне на ночь».

– Хорошее дело! Чтобы ты меня хорошенько изучил, я же должен до полусмерти избиться о деревяшки?

– Не выдумывай, – морщится он, – ничего не до полусмерти. Они с тобой очень осторожны, вас же тут…

Он умолкает и отворачивается. Да, я понял. Нас тут мало, боятся прибить ненароком. Представляю, что энтайцы делают с теми, с кем не нужно осторожничать! Кого много. Или нет, не представляю, не хочу. Плотная древесина и густые ковры зеленых листиков гасят все звуки за стенами, чему я всю дорогу был только рад.

– К тому же, – говорит Псина, цепко глядя на меня, – кто знает, к чему это приведет. Вдруг ты возьмешь да исчезнешь. Лучше из испытальни, чем из камеры.

Заставляю себя не отводить взгляда. Лукавец из меня, конечно, тот еще, но ведь главное – что Псина согласился. Я думаю, это всё его любопытство или, как он говорит, тяга к знаниям. Из обычного моего состояния он уже давно выжал всё, что мог, и не может отказаться от возможности исследовать состояние необычное. То есть, наиболее близкое к нему. Я не думаю, что в самом деле смогу зайти на Хмурую сторону без Пёрышка, а куда дели две отнятые у Гнома фляжки – даже не спрашивал, потому что спрашивать нужно не у него. Энтайцы знают, что с Пёрышком нас тут не удержать, да и Псина это понимает. Если бы я хотел исследовать хмурей и их зелье, то вообще бы разнес их по разным испытариям.

Хочется надеяться, что энтайцы не такие умные, как я. Ха-ха.

Сегодня им хотелось узнать всё, что я помню про четвертый год учёбы, а мне хотелось слать их во мрак, носиться по испытальне, требовать встречи с Гномом и Тучей, и еще бадейку бражки, только нормальной, а не отравленной. Поскольку уже много дней наши встречи проходят довольно мирно, разве что с парой уколов шилом для острастки, энтайцы сначала растерялись, и мне даже стало немного жаль их.

Но опомнились они быстро, и дальше мне было жаль уже себя.

Валяюсь на высоком столе, для порядка дергаю привязанными ногами. В голове слегка шумит, на шее запеклась кровь, тело пытается ползти вбок по наклонной столешнице. Кажется, меня собираются к ней прибивать. Как я на это согласился, чем думал?

Высокие, поджарые темно-коричневые деревяшки возятся у другого стола. Он вежливо подает им какие-то предметы, шурша гибкими тонкими ветвями. Удивительное растение, никогда бы не подумал, что положение веток может так явственно выражать подобострастие. Другие ветки – толстые, серые, напитанные солнечным светом, воткнуты в маленькие дупла на стенах. Свет от них совершенно ровный и немного туманный, из-за этого силуэты энтайцев кажутся призрачными, словно я нахожусь на Хмурой стороне.

Тоскливо сжимается в груди. Близок локоть, да не укусить… Но попытка не пытка. Вдруг это того стоит?

Я не был на Хмурой стороне после той истории с сиренами и танством. Не случалось надобности. Сначала мы с Хрычом долго добирались до обители, потом я шатался по двору и галерейкам, убивал время в тренировочных комнатах, собирал грибы в лесу, пару раз ездил в ближайшие поселения. Много дней провел в рыбацком домике – неподалеку от обители, на одном из островов. А потом старый Пень, возивший мне припасы, велел собираться и двигать на встречу с управителем.

Конечно, я думал о Хмурой стороне и о том, как она меня встретит. Прийти туда снова мне очень хотелось, как всегда, но вместе с тем было немного боязно – случается такая неловкость между людьми, через много времени после какого-нибудь неудачного случая, когда каждый из них не знает, как теперь поведет себя другой.

В любом случае, Пёрышко мне пока не выдавали, так что прийти я никуда не мог.

…С влажным хрустом расходятся дверные руки-крючья, впускают еще одного энтайца. Он подходит к столу и останавливается прямо надо мной, смотрит на меня темными выпуклыми глазами, блестящими, словно жуки. Скалится обточенной корой на губах – вот это что-то новенькое!

– Что, ты в детстве мечтал стать хищником? – интересуюсь я. – Пришел чего-нибудь погрызть? Или состязаешься с бобрами, кто быстрей плотину построит?

Между острых зубов деревяшки проскальзывает ярко-красный язык, свешивается из пасти, длинный, как у медведя. Голые руки – с виду совершенно беспомощные. Тонкие, как палки, с узловатыми крупными локтями, язык кажется едва ли не толще их, и есть в этом что-то зверски непристойное.

От второго стола что-то скрипят по-древесному. По голосу я узнаю кривобокого тугодума с желтой татуировкой на лбу. Стоящий надо мной энтаец шамкает губами – деревяшки делают так, задумываясь, но из-за вырезанных «зубов» у него получается хищное щелканье.

– А с тебя не сыплются короеды, когда ты так делаешь? – спрашиваю я.

Черные глаза-жуки смотрят на меня без всякой злобы, в них есть только любопытство. Ну и правильно, разве дерево может обижаться?

Энтаец защипывает длинными пальцами складку кожи между моим плечом и шеей, тянет её вверх, словно хочет рассмотреть получше, а потом неуловимо-быстрым движением остро заточенного когтя пробивает насквозь.