Дарт Мол: Взаперти - Джо Шрайбер Страница 24

— Работай, — велел Артаган.

— Сколько?

— Начнем с одного.

Паренек закрыл глаза и поднял самодельный куб. Вздувшиеся мускулы проступили на его плечах, груди и животе, бицепсы напряглись, руки вытянулись, пока он удерживал куб из мусора на расстоянии вытянутой руки над полом. Когда он собрался опустить его, Артаган вымолвил:

— Держи, пока я считаю.

Эоган не стал возражать. Груз в его руках задрожал. Юнец стиснул зубы, секунда за секундой борясь с усталостью и силой притяжения. Все это время Артаган безучастно стоял над ним, наблюдая, как слабость покидает тело сына, ощущая знакомую смесь чувств — глубокой гордости и тревоги, приходивших от сознания, как упорно мальчик трудится и, в конечном счете, какое малое это имеет значение.

— Отец... — прохрипел Эоган.

— Еще пять секунд, — произнес Артаган. — Ты сможешь.

Сын прижал подбородок к груди. Его лицо потемнело — стало алым аж до сливового оттенка, все вплоть до корней волос. На висках вздулись вены. Из горла вырвался слабый непроизвольный всхлип, и Артаган услышал, как груз начал дребезжать, — это руки мальчишки затряслись сильнее прежнего, угрожая выпустить ношу.

— Я не...

— Еще две секунды... Одна... — Артаган кивнул. — Хорош.

Мусорный куб с грохотом рухнул, Эоган вздохнул с облегчением, медленно приподнялся и сел, растирая плечи, подрагивающие от образовывающейся в мышцах молочной кислоты. Артаган бросил ему полотенце. Юнец вытер лицо, посмотрел на груз из мусора и наконец поднял взгляд на отца. Сейчас его лицо было бледным, измученным, но явно довольным.

— Сколько? — поинтересовался Эоган.

— Сто двадцать.

— Я раньше никогда не поднимал так много!

— Ты просил настоящее испытание, — напомнил Артаган. — Вот оно.

Он протянул руку, чтобы потрепать сына по взмокшей шевелюре, и ощутил нежность, которую редко позволял себе признать, — глубочайшую любовь, единственным противовесом которой являлось абсолютное знание, что очень-очень скоро он всего этого лишится.

Артаган отдернул руку и сказал:

— А сейчас — «пятьдесят два кулака».

Глаза Эогана расширились:

— Отец...

— Сейчас.

Юноша неохотно встал в стойку: вытянул шею, напряг тело, поднял руки; завеса безнадежности и обреченности уже исчезала с его лица. Атака, называемая «пятьдесят два кулака», предполагала нанесение целой бури молниеносных ударов менее чем за пять секунд, и могла полностью уничтожить противника, но требовала абсолютной самоотдачи. Проведенная по всем правилам, она могла убить существо, втрое превосходящее Эогана по размерам и весу. Но малейшее ослабление решимости оставляло незадачливого бойца открытым для всевозможных контратак.

— Сейчас, — повторил Артаган.

Мальчишка швырнул себя на отца, его руки замелькали, словно ножницы, в тумане ударов. Сначала результат казался многообещающим. Но слишком скоро Артаган увидел слабое место и сделал выпад, уложивший сына на пол.

Эоган лежал навзничь, хватая ртом воздух, его глаза блестели, лоб и щеки пылали. Только теперь пришел гнев, запоздалый, бессильный.

— Ты что, всплакнуть собрался? — Артаган даже не старался скрыть разочарование. — Ты знаешь наше правило.

— Да, отец. — Эоган резко дернул головой вверх-вниз, борясь со слезами. С самого начала правило было простым: за каждую слезу — капля крови.

— Тогда вставай. — Артаган протянул сыну руку. — И попытаемся снова.

— Да, отец.

— И ради чего все это? — Язвительный голос из дальнего конца помещения отдался эхом от плоских металлических поверхностей, которые их окружали. — Ради одного боя? Двух, если ему повезет?

Отец и сын повернулись: из-за массивного пресса, стоящего в дальнем углу, вышел охранник. Офицер Войсток двинулся к ним, прошел мимо куба из мусора, ясно дав понять, насколько этот предмет ему отвратителен, и наконец обратил все свое внимание на Артагана с Эоганом.

— Ты зря тратишь время, малыш, — хмыкнул надзиратель. — И ты это понимаешь, верно?

— Я тренируюсь.

— Ради чего? Путешествия в один конец в кремационную шахту?

— Это... — Лицо Эогана исказилось, на нем возникла горечь. — Разве вы знаете что-нибудь о силе и дисциплине?

— Сила и дисциплина? Ха! — Продолжая ухмыляться, Войсток заложил большие пальцы за пояс и начал покачиваться на каблуках. — Мне это нравится. Напомни мне начертать эти слова на трупе твоего отца в назидание всем прочим.

— Мой отец мог разорвать на куски человека вроде вас и даже не вспотеть.

Ухмылка охранника слегка потускнела.

— Забудь об этом, малец. Я стариков не бью.

— Он был обладателем титула «Бласко» три сезона подряд, вы это знаете? — Эоган шагнул к нему. — Без этой коробки у вас на поясе вы не продержались бы против него и пяти секунд!

— Не зарывайся, мальчишка. Не забывай, с кем говоришь.

— Я почти готов. Скажи ему, отец!

— Верно. — Войсток рассмеялся, но в его смехе не было веселья — лишь еле сдерживаемое раздражение человека, чье терпение подвергается слишком сильному испытанию. — Малыш, тебе не продержаться в бою и пяти секунд. Даже твой старик это понимает. — Он потер щетину на подбородке. — Почему, ты думаешь, он решил заплатить мне, чтобы я помог вам, двум оборванцам, бежать отсюда?

— О чем это вы говорите?

— Не веришь мне? Спроси своего папочку. Как ты думаешь, зачем я сюда пришел? На прогулку, подышать вредной металлической пылью?

Юноша замолчал. Его взгляд перебегал с Войстока на отца, а затем он очень тихо спросил:

— Это правда?

— Эоган...

— Это правда?

— Сын, мы оба подохнем здесь, если...

— Ты говорил, что я достаточно силен! Ты говорил, я готов к поединку!

Артаган прикрыл глаза. Он понял: будет сложнее, чем он ожидал, и бесконечно мучительнее. Старик вынул руки из карманов, чтобы Эоган видел, как сильно они дрожат.

— Сын, здесь нам с тобой конец.

— Не говори так. Это неправда!

— Ты уже стал сильнее и быстрее меня, — продолжал Артаган. — Но ты не убийца. — Он заставил ладонь не дрожать и положил ее на обнаженное плечо сына, ощутив возрастающее напряжение, переплавляющееся в юношеское негодование. — У тебя внутри есть стержень. Но есть и сострадание. Доброта. — Он смиренно вздохнул. — Здесь не место для мальчика вроде тебя.

«Мальчик». Одно-единственное слово, казалось, легло на плечи Эогана тяжестью, подобной которой он никогда не поднимал.

— Тогда зачем ты привез меня сюда? — спросил он.