Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 21

–Однако,– завершил он свое выступление, потирая руки,– этот аппарат, вне всякого сомнения, внеземного происхождения. Вне-зем-но-го,– повторил он, и репортеры наперегонки бросились к ближайшим телефонным будкам.

Честер ухватил Кессельмана за рукав.

–Скажите, инспектор, кто обладает… скажем так, правами на эту хреновину? Ну, там, может продавать билеты и все такое?

Кессельман смотрел на него как на умалишенного. Честер раскрыл рот, чтобы сказать что-то еще, но слова его заглушили крики и визги в толпе. Он поспешно посмотрел вверх.

Обшивка космического корабля снова раздвигалась.

К этому времени зеваками оказались забиты уже все прилегающие улицы, и на каждом лице читался страх, смешанный с любопытством. Собственно, это лишний раз продемонстрировало стоящую перед жителями Нью-Йорка вечную дилемму: бедолаги разрывались между безумным желанием поглазеть и страхом перед неизвестностью.

Честер и коротышка-инспектор, сами того не замечая, пятились от корабля осторожными шажками, не сводя глаз с висящей над ними махины.

«Только бы не монстры»,– почти молился про себя Честер.– «А то моему талону на улучшенное питание кранты, как пить дать, кранты…»

Корабль не двигался с места; его положение в пространстве не изменилось ни на дюйм. Но из отверстия в обшивке выдвинулась платформа. Совершенно прозрачная платформа, такая чистая, такая тонкая, что казалась почти невидимой. Примерно в шестистах футах от нижней оконечности корабля, между двумя ребристыми выступами, вспухшими на поверхности обшивки, платформа парила над Таймс-сквер.

–Взять эту штуковину на прицел!– рявкнул Кессельман своим подчиненным.– Занять позиции в тех домах!– он ткнул пальцем в небоскребы, между которыми завис корабль.

Честер продолжал зачарованно смотреть на корабль, и тут платформа, судя по всему, выдвинулась на всю длину и застыла. А потом послышался звук. Прямо у него в мозгу – беззвучный и тем не менее абсолютно отчетливый. Барт даже склонил голову набок, прислушиваясь. Впрочем и полисмены, и зеваки делали то же самое. Что за чертовщина?

Звук нарастал, заполняя его целиком – от пяток и до кончиков волос. Он распирал его изнутри, даже в глазах помутнело. Барт зажмурился, а когда открыл глаза, весь мир превратился в мешанину ярких огней и мерцающих теней. Взгляд быстро прояснился, но он понимал, что это всего лишь увертюра. Еще он точно знал – совершенно непонятно откуда – что звук исходит от корабля. Он снова поднял взгляд к платформе, и как раз в этот момент над ней начали складываться линии.

Он не смог бы описать их словами, но знал лишь одно: они прекрасны. Линии висели в воздухе, окрашенные в цвета, о существовании которых он даже не догадывался. Они напоминали земные транспаранты, они перекрещивались в нескольких направлениях, они казались земному глазу абсолютно чужими и вто же время завораживающе привлекательными. Он не мог отвести взгляда от их ежесекундно меняющегося рисунка.

А потом краски начали растекаться. Цветные линии таяли, теряли форму, смешивались друг с другом, и вскоре от них не осталось ничего, кроме разноцветных потеков на обшивке корабля.

–Ч-что… что это?– услышал он слабеющий голос Кессельмана.

Прежде, чем он успел ответить, ОНИ вышли.

Эти существа вышли на платформу и несколько секунд стояли молча. Внешность они имели самую разную, но Честер откуда-то знал, что под ней они похожи друг на друга – словно нацепили маскарадные костюмы. За те секунды, что они неподвижно стояли на платформе, Честер узнал, как зовут каждого. Того, с алым мехом, что стоял слева, звали Вессилио. Типа, у которого из мест, где полагалось бы находиться глазам, росли какие-то стебельки, звали Давалье. У остальных тоже имелись имена, и – странное дело – Честер словно бы знал каждого из них уже давно. При всей своей чужеродности они совершенно не отталкивали его – скорее наоборот. Он знал, что Вессилио, например, решителен, настойчив и не дрогнет, исполняя свой долг. Он знал, что Давалье не отличается сильным характером и частенько плачет в подушку. Он знал это и многое другое. Он знал все обо всех.

И при этом все они были, без сомнения, чудовищами. Ростом не ниже сорока футов. Руки – в тех случаях, когда они, конечно, имелись – казались складными и пропорциональными по отношению к телам. То же относилось и кногам, головам, торсам. Однако руки, ноги и торсы имелись далеко не у всех. Один так вообще напоминал слизняка. Другой казался ослепительно-ярким шаром. Третий менял очертания прямо на глазах уЧестера, время от времени задерживаясь на секунду в какой-то совершенно ни с чем не сравнимой форме.

Потом они задвигались.

Они кружились и раскачивались. Честер смотрел как завороженный. Они были великолепны! Их движения, их жесты, их взаимоотношения очаровывали. Более того, все это имело сюжет. Захватывающий, трогательный сюжет!

Полосы двигались, краски мелькали. Одна за другой менялись картины, наполненные движениями пришельцев.

Честер смотрел, не в силах оторвать взгляда от потрясающего действа. Все это было таким чужим, таким непривычным и вто же время таким притягательным, что он понимал: стоит ему упустить хоть одно мгновение представления, и он потеряет нить повествования.

А потом снова прозвучали беззвучные ноты, краски померкли, пришельцы ушли, а платформа скользнула обратно, и корабль снова сделался тихим и безликим. Честер вдруг обнаружил, что пытается отдышаться. Представление было в буквальном смысле этого слова захватывающим дух!

Он покосился на огромный циферблат на Таймс-билдинг. Три часа пролетели как одно мгновение.

Восторженный ропот толпы, странные аплодисменты представлению, которое вряд ли кто понял до конца, пальцы Кессельмана, стиснувшие его руку – все это доходило до него как бы издалека.

–Господи милосердный, как чудесно!– потрясенно шептал Кессельман. Даже сейчас до него еще не дошло.

Но он-то знал – знал точно так же, как все остальное – знал, что это за корабль, кто эти пришельцы, и что они делают на Земле.

–Это спектакль,– услышал он свой собственный, полный благоговения голос.– Они актеры!

Они были восхитительны, иНью-Йорк понял это чуть раньше остальных. Стоило остальному миру узнать об этой новости, как отели и магазины захлестнул невиданный доселе поток туристов. Город заполонили приезжие со всех концов Земли, жаждущие своими глазами увидеть чудесное представление.

Представление было все тем же: пришельцы выходили на свою платформу – точнее говоря, на сцену – каждый вечер ровно в восемь вечера. И заканчивали спектакль около одиннадцати.

На протяжении трех часов они двигались и жестикулировали, наполняя сердца благодарных зрителей смесью ужаса, любви и напряжения так, как не удавалось ни одной другой театральной труппе.

Театрам на Таймс-сквер пришлось отменить свои вечерние спектакли. Многие шоу закрылись, другим пришлось ограничиться утренниками и молиться, чтобы зрители ходили хотя бы на них. Представление продолжалось.