Дети Бога - Мэри Д. Расселл Страница 20

— А вы хотите лететь?

Джон кивнул, глядя на Сандоса серьезными глазами.

— Да. Да, я хочу.

Стряхнув с себя оцепенение, Эмилио откинулся на спинку стула и с холодной напыщенностью процитировал Игнатиуса:

— «Готовый выступить немедленно, с уже застегнутым нагрудником».

— Если умру на Ракхате, — торжественно произнес Джон, — прошу об одном: пусть тело мое переправят для захоронения в Чикаго, где я смогу продолжать участвовать…

— … в политической жизни Демократической партии, — заключил Эмилио. Издав смешок, он покачал головой. — Что ж, вы знаете: тамошнее мясо лучше не есть. И вы большой. Есть шанс отбиться, если какой-нибудь чертов джана'ата вас возжелает.

— Полагаю, Джулиани тоже так считает. Если я слегка подкачаю мускулатуру, из нас сможет получиться вполне приличная линия обороны для НФЛ. Остальные парни — гиганты.

— Так вы уже встречались с ними?

— Лишь с иезуитами — не со штатскими, — ответил Джон, вернувшись к столу. — Настоятель — парень по имени Дэнни Железный Конь…

— Лакота?

— Наполовину… есть также французская и шведская кровь, по его словам, и он вроде бы довольно чувствителен к этим вещам. Насколько я знаю, лакотская часть его родичей покинула резервацию четыре поколения назад и его сильно достали люди, ожидающие, что он будет носить перья и разговаривать без сокращений — понимаете?

— Много лун идет Чоктау… — нараспев произнес Эмилио.

— Случилось так, что вырос он в пригородах Виннипега, а свои габариты, должно быть, унаследовал от шведов. Но на нем прямо нарисован Блэк-Хилс, поэтому он постоянно нарывается на это дерьмо. — Джон поморщился. — Я завел его почти с ходу, начав рассказывать о парне, с которым знался в Пайн-Ридже. Он меня тут же срезал: «Ни кос, ни духов, приятель. Я не пьяница и никогда не был в парной».

Сандос присвистнул, вскинув брови.

— Да… обидчивый. Но кто он?

— Один из лучших политологов ордена, насколько я слышал, а ведь у нас их полно. Поговаривают, что когда-нибудь он станет Генералом; но едва Джулиани и предложил ему Ракхат, Дэнни не раздумывая оставил профессорство в Григорианском университете. Он просто пышет энтузиазмом.

— А другие? — спросил Эмилио.

— Есть химик из Белфаста — он будет проверять те нано-блочные субстанции, которые производят на Ракхате. Я встретил его лишь на прошлой неделе, но Джулиани натаскивает этих парней уже несколько месяцев! Как бы то ни было, усвойте следующее: его зовут Шон Фейн. [12]

Сандос непонимающе смотрел на него. — Вдумайтесь, — посоветовал Джон.

— Вы шутите, — сказал Сандос спустя минуту.

— Нет, но его родители пошутили. Папа был…

— Еврей, — вставил Сандос с непроницаемым лицом.

— Оценка: «отлично». А его мать была политиком…

— Шон Фейн, Шин Фейн, — сказал Эмилио сочувственно. — Не просто шутка, но еще и глупая.

— Ага. Я спросил у Шона, станет ли ему легче, если я скажу, что в среднюю школу поступал с пареньком, которого звали Джек Гофф. «Нисколько», — вот и все, что он ответил. Самый угрюмый ирландец, которого я когда-либо встречал, — моложе меня, но ведет себя так, будто ему сто лет.

— Похоже, группа подбирается веселая, — сухо прокомментировал Эмилио. — Джулиани сказал, что отправляет четверых. Кто же четвертый?

— О, вам понравится… Вы просили кого-нибудь с баскским языком, верно?

— Эускара, — поправил Сандос. — Мне нужны люди, привыкшие иметь дело с совсем другими грамматическими конструкциями…

— Ну, неважно, — пожал плечами Джон. — В общем, он заходит — огромный парень с невообразимо густыми волосами — и я понял: «Ба! Так вот кому достались и мои тоже!» Затем он говорит что-то непонятное, с чудовищным количеством согласных. И я не знал, то ли сказать ему «привет», то ли вмазать! Вот — он записал это для меня. — Джон выудил из кармана клочок бумаги. — Как, черт возьми, это произнести?

Приняв листок правой кистью, все еще оснащенной скрепой, Эмилио подвигал им туда-сюда на длину руки.

— Игра на невидимом тромбоне! Не различаю такой мелкий шрифт, — уныло заметил он, но затем все же сфокусировал взгляд. — Джозеба Гастаиназаторре Уризарбаррена.

— Хвастун, — пробормотал Джон.

— Говорят, однажды баскский язык попытался освоить сам дьявол, — сообщил Сандос. — Сатана сдался через три месяца, выучив лишь два слова на эускаре… причем оба — ругательства, но оказалось, что они все равно были испанскими.

— Ну и как нам, несчастным смертным, его именовать? — спросил Джон.

— Джо Алфавит? — предложил Эмилио и, зевнув, стал расстегивать вторую скрепу, но первое имя действительно похоже на «Джозеф». Это легко: Хо-сэй-ба.

Джон попробовал выговорить и остался доволен результатом — при условии, что от него не потребуют одолеть больше первых трех слогов.

— В общем, он эколог. Кажется милым парнем. Спасибо Господу за малые милости. Черт — извините! Я и забыл, как вы устали, — сказал Джон, когда Эмилио зевнул в третий раз за три минуты. — Все, ухожу! Отдыхайте.

— Увидимся завтра, — сказал Эмилио, направляясь к кровати. — Джон… Я рад, что вы здесь.

Кандотти со счастливым видом кивнул и, поднявшись, двинулся к выходу. Но перед лестницей оглянулся. Эмилио, слишком измотанный, чтобы раздеться, уже рухнул на матрац.

— Эй, — позвал Джон, — а вы не хотите спросить, что в коробке?

Эмилио не открыл глаз.

— Джон, что в коробке? — покорно спросил он, после чего пробормотал: — Как будто мне не наплевать.

— Письма. И это только те, что написаны на бумаге. Почему вы никогда не проверяете свой почтовый ящик?

— Потому что все, кого я знал, умерли. — Глаза Сандоса распахнулись. — Кто же, черт возьми, стал бы мне писать? — с риторическим удивлением спросил он у потолка. Затем, искренне веселясь, воскликнул: — О, Джон, вероятно, это любовные письма от мужчин-заключенных.

Кандотти фыркнул, изумившись этой идее, но Сандос вскинулся на локтях, захваченный ее восхитительной абсурдностью. Его лицо оживилось, а вся усталость на минуту испарилась.

— Мой дорогой Эмилио, — начал он и, вновь упав на постель, продолжил импровизировать, непристойно и весело, на вольную тему тюремного романса и в терминах, от которых Джон зашелся смехом.

В конце концов, когда Сандос выдохся сам и исчерпал тему, а Кандотти вытер глаза и перевел дыхание, он воскликнул:

— Вы так циничны!.. Эмилио, у вас множество друзей.

— Будьте снисходительны, Джон. Цинизм и сквернословие — единственные пороки, на которые я сейчас способен. Все прочие требуют сил или денег.