Ностальгия - Игорь Поль Страница 14

На нас начинают удивленно оглядываться из раздевалки соседнего взвода.

– С чего ты решил, что это вредно? – спрашиваю я негромко.

– Садж, я… – начинает Гот, но, наткнувшись на мой взляд, тут же поправляется: – Сэр, я просто так спросил, без задней мысли, сэр!

– Тебе что, плохо после сеанса? – наступаю я на растерявшегося салагу. – Аппетита нет? На девок не стоит? Видишь плохо? Слышишь голоса?

– Сэр, никак нет, сэр! – вытягивается и делает оловянные глаза Гот.

– От тебя не требуют «долго тянуть». От тебя требуют исполнять свои обязанности. Тебе ПЛАТЯТ за выполнение обязанностей. Нехило платят, заметь. И этот сеанс – тоже часть твоих обязанностей. И еще тебе платят за то, чтобы ты их выполнял и не задавал вопросов. Прикажут – и вовсе сдохнешь. И не пикнешь при этом! – в полной тишине отчитываю я Гота. Вспоминаю старую присказку Гуса: – Бесплатное тепло бывает только в крематории, салага, понял?!

– Так точно, сэр!

– Пятьсот приседаний после отбоя. Трак, проконтролируй.

– Есть, сэр! – синхронно отвечают оба.

Капрал Трак, мой заместитель, отбухал в Корпусе четыре срока. Его загребли обратно всего через три недели после увольнения. Как раз тогда, когда он, пройдя курс омоложения, собрался рвануть на курортную планетку, оторваться как следует с экзотическими женщинами. Авторитет у Трака – как у гаубичного снаряда с плазменной боевой частью. Я часто гадаю, почему командиром отделения назначили меня, а не его с таким-то опытом? Но Трак не стремится делать карьеру. Он не держит на меня зла, и мы прекрасно ладим.

Вопрос Гота не идет из головы. Правда, не совсем то, что он имел в виду. Меня занимает: какого хрена перед нами разыгрывается этот ежедневный спектакль? Ведь каждый салага знает, что с нами тут происходит – обычное гипновнушение. Его можно провести за полминуты через боевой чип – биоэлектронный имплантат, который присутствует в загривке каждого из нас. То есть достаточно остановить взвод на занятиях у обочины, нажать кнопку – и готово. Никаких хлопот. И еще мне интересно: что нам так упорно в башку закладывают?

15

Принцип «займи бойца делом» исповедуется в любых войсках любых армий мира. Главный его проводник – мы, сержанты. И мы проводим его в жизнь с непревзойденной тщательностью и изощренной жестокостью. Мы заставляем бойца жить по законам Корпуса. Мы добиваемся своего не мытьем, так катаньем. От нас невозможно укрыться. Мы все время рядом. Мы знаем, чем дышит боец. Чем он живет. Что любит. Чего боится. Кто его мать и какие женщины ему по вкусу. Какое упражнение на стрельбище дается ему лучше всего. В какого бога верит. На что копит деньги и куда их тратит. И мы используем каждую крупицу своих знаний для того, чтобы надавить побольнее, прижать, заставить солдата сделать по-нашему. И мы всегда добиваемся своего. Всегда. В этой игре нет запрещенных приемов. Каждый из нас в своем подразделении – безраздельно могущественен. В свое время я овладел этой жестокой наукой в совершенстве.

Мое отделение сплошь из мужиков. Уж так вышло. Не то чтобы я был шовинистом – у нас этого нет, но все же командовать морпехами в юбках мне тяжелее. Хотя о чем это я? Какие юбки? Бой-бабу в бронекостюме отличить от мужика можно разве что по табличке с именем на груди. Остальное нивелируется броней до полной неузнаваемости. По стати и росту женщины-рядовые не слишком уступают мужчинам – сказывается программа единых стандартов при подготовке личного состава.

Мое отделение – это девять лбов, я десятый. Упертый, непробиваемо упрямый Крамер, пулеметчик. Жилистый салага Гот, его второй номер. Мой заместитель Трак, капрал. Молчаливый и малоподвижный, как все снайперы, Кол. Белобрысый Чавес, с языком без костей. Рот его не закрывается ни на минуту, и я частенько с трудом сдерживаюсь, чтобы не убавить ему зубов. Паркер. Старший второй огневой группы. Такой же кряжистый бык, как и Крамер. Паркер таскается со здоровенной дурой, словно в насмешку именуемой базукой. И восемью зарядами к ней. На самом деле его базука калибром и весом скорее напоминает безоткатное орудие. Его помощник – Калина. Рыжий, как медь, с огромными залысинами над высоким лбом. Крепыш Нгава – единственный чернокожий в отделении. Наш санинструктор – док в просторечии, по кличке Мышь. Кроме обязательных в поле лекарств и набора первой помощи он таскает с собой заправки к аптечкам. В том числе стимы – боевые коктейли, или попросту дурь. Что автоматически делает его уважаемым человеком. Все, кроме Гота, в разное время отмотали в Корпусе по два-три срока.

Нас приводят в кондицию такими темпами, что впору сдохнуть. Словно хотят за несколько недель наверстать то, что мы пропустили за годы гражданской расслабухи. На штабном языке этот процесс называется слаживанием подразделения. Такое невинное определение, от которого на ум непосвященному приходят разве что тесты на психологическую совместимость. Говоря же простым солдатским языком – нас дрючат минута за минутой, днем и ночью. Испытывают на излом и на разрыв. Сегодня мы совершаем очередной пеший марш-бросок в составе батальона. Часто оглядываясь, я бегу в голове отделения. За мной топает тяжело груженный Крамер. Позади него с хрипом хватает воздух Гот. Трак замыкающим. На занятиях нам не разрешают использовать мускульные усилители, и мы старательно изображаем бег, тяжело переставляя ноги, шаг за шагом, километр за километром. В полной боевой нагрузке мы больше похожи на передвижные скобяные лавки, чем на солдат, столько всего на нас понавешано. Походные ранцы, лопатки, подсумки с магазинами, подсумки для гранат, подсумки для кассет к подствольнику, мягкие фляги с водой, штык-ножи, рулоны пончо, дымовые шашки, одноразовые сигнальные ракеты, фонарики, свернутые пластиковые мешки для создания укреплений… Мы топаем и топаем в едином ритме полушага-полубега, колени подгибаются от тяжести, и тонны барахла на нас поскрипывают, позвякивают, побулькивают, трещит под сотнями подошв валежник, и все это в такт шагам, и от этого звук от батальона на марше такой, словно древний паровоз тяжело катится по просеке, пыхая паром и ломая кусты. Чтобы не давать нам скучать, комбат то и дело подбрасывает вводные. То организовывает нападение на фланговый дозор, то обнаруживает засаду «противника». И тогда, с матами проваливаясь в кротовые норы и цепляя ранцами за колючий кустарник, мы с ходу разворачиваемся в боевые порядки и цепью контратакуем сквозь частокол подлеска. Демонстрируя тактику огневого превосходства, мы часто стреляем на бегу, и от наших очередей густой кустарник впереди разлетается зелеными брызгами, а путь наш отмечают сотни трупиков отстрелянных магазинов. А потом мы сближаемся настолько, что бой переходит в фазу ближнего подавления, и мы одно за одним зашвыриваем в заросли увесистые металлические яйца, с облегчением избавляясь от лишнего груза. И тут же, примкнув штыки, с яростными воплями, от которых нам самим становится страшно и которые никто, кроме нас, не слышит за закрытыми наглухо шлемами, стремимся сойтись с невидимым врагом врукопашную. Но врага почему-то нигде нет, видимо, он в страхе удрал еще при первых выстрелах нашей огневой разведки, и тогда, тяжело дыша, мы останавливаемся среди переломанных, иссеченных пулями кустов и, пользуясь нечаянной передышкой, жадно хлебаем подсоленную воду из фляг. Бормотание наушников снова выгоняет нас на просеку, где мы пополняем у старшин истраченный боекомплект и колонной по три двигаем дальше, обгоняя взводы тяжелого оружия, упаковывающие свои бабахалки.