Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов Страница 14

Отец Антоний на всякий случай приказал скупать порох и свинец. Зелье огненное лежит себе, есть-пить не просит. Порох только проветривать не забывать, так не один год пролежит. Ну а из пушек палить не придется, так огненный припас и охотникам сгодится.

Сквозь рыбий пузырь едва-едва пробивалось серое небо. Стало быть, до утрени часа два. Решив, что если не спится, то так тому и быть, игумен встал и надел подрясник. Пожалев келейника, сам выбил огонь и запалил толстую свечку. Привычно поморщившись от неприятного запаха (свечи для обихода делали из китового жира, приберегая восковые для службы), достал из сундучка книгу, которую читал в бессонные ночи. Торговец, что продал рукопись за два рубля с алтыном, бил себя в грудь и божился, что писана она самим Кириллом Белозерским. Только вот отец Антоний бывал в обители на Сиверском озере – два месяца переписывал трактат преподобного Кирилла «О падающих звездах» – и руку великого книжника запомнил. Да и буковицы прописаны не уставом, как во времена преподобного, а полууставом. Стало быть, писана книга лет на сто позже… Полистав страницы, игумен окончательно убедился, что книга, хотя и списана с писания самого аввы Кирилла, но позже. И не далее как лет пятьдесят назад.

«Сам бы торговал, мог бы за рубль сговорить. А братьям-то откуда почерка ведать?» – вздохнул настоятель, на минуту пожалев о трате. Книги и раньше были недешевы, а теперь и вовсе втридорога… Кому их писать? Обители сожжены, грамотных братьев не осталось. Да и для кого переписывать? Скоро не то что читать, а землю пахать да Богу молиться некому будет. Помнится (хотя и давно это было), бранили дьяка Федорова за печатные книги, а теперь бы и такой рады. Лежит в книгохранилище и «Апостол», и «Острожская библия», и «Триодь». Конечно, кое-кто говорит, если книги печатать, так братьям-переписчикам работы не будет. Ну, что ж… Этой не будет, другая найдется. Было бы для кого. Бабы и рожать-то перестали…

«Да что это я! – рассердился отец-игумен на собственные мысли. – Бог даст, не оскудеет земля людьми, а книги, что в монастыре лежат, пригодятся!»

Отгоняя думы, отец Антоний поставил тяжелую книгу на аналой и стал перебирать страницы. В прежние ночи настоятель узнал о том, как молния бьет и откуда гроза бывает, а теперь дошел до страниц, где земля сравнивалась с желтком яйца, а небо – с белком. Игумен читал, покачивая головой – интересно, хотя и непривычно. Индикоплов, писавший, что земля четверуголая, а не круглая, был понятнее. Но, с другой-то стороны, какая разница? Круглая, четверуголая, квадратная… Ежели сотворил Господь землю в виде шара, значит, так и должно быть. Ну а мудрствовать – как, зачем и почему, не наше дело…

«Может, приказать книгохранителю, чтобы книгу братии не давал? – подумал отец Антоний, но, поразмыслив, решил: – Пусть читают! Не схизматик писал, а преподобный Кирилл любомудрствования Аристотеля переписывал. Да и негоже, чтобы монахи в серости пребывали». Вспомнилось, как один из братьев, приставленный учить сироток в приюте, рассказывал, что земля стоит на слоне; слон – на трех китах; киты плавают в море-окияне; небо – это хрустальный свод; звезды – серебряные гвоздики, которыми этот свод прибит, а солнце и луна – окна, через которые Господь за нами смотрит! Не стал он ничего говорить, но велел брата от учительства отставить. Сам не знаешь, нелепости не выдумывай.

«Господь в окно смотрит! – фыркнул игумен. – Как и ума-то хватило? Язычество сие!» Дети повзрослеют, прознают истину – смеяться станут! И так один из дитенышей спросил: «А зачем Господу за нами в окно смотреть, коли он всюду?»

Игумен не сразу услышал, что в дверь кто-то поскребся. Так робко, что даже мальчик-келейник, спавший у входа, не проснулся. Не то кошка, не то послушник [8]. Нет, точно – послушник. Кошка бы смелее скреблась!

– Что? – отрывисто спросил отец Антоний, не любивший многословья.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова послушника Якова, что был нынче за сторожа у Святых ворот.

Яшка очень хотел стать монахом. Отец Антоний, однако, не торопился вводить его в ангельский чин. Старцы соловецкие с этим согласны были. На первый взгляд делает все как нужно, правило соблюдает, уважителен. Вот только чванства в нем на десятерых! Думает, если иночество примет, так выше простых людей будет. Посему – пять лет Яков в послушниках, а конца-края послушанию не видно.

Ряса послушнику не положена, так выпросил Яшка у келаря длинную рубаху, едва не до пят. Ходит в ней, как старец, возрастом да трудами обремененный, а не как по младым летам положено. Шествует стопами, ако… в штаны наклал… С трудниками держится важно, не говорит – речет, а с крестьянами не глаголет, а ровно слова сквозь губу цедит…

Потому чаще других наряжает отец игумен Яшку на послушание в странноприимную избу, полы после трудников мыть, в трапезную людскую, чтобы крестьянам да стрельцам есть-пить подавал, посуду мыл. Или, как сейчас, на ворота, гостей встречать да слова ласковые говорить. А еще – читать Жития святых отцов наших, особенно преподобного Сергия Радонежского, которого святым едва не при жизни считали, а он не чурался и хлеб печь, и келии для монахов рубить, и роды у баб принять. Пять лет в послушниках Яшка. Ништо! Для кого-то и год – срок великий, а кому-то и десяти мало. Понять должен отрок, что мниху следует гордиться своей долей, с радостью все лишения переносить, но не чваниться!

– Отец игумен! – громко сказал Яшка, но, покосившись на спящего у двери келейника, сбавил голос до шепота: – Из Архангельского городка коч пришел, настоятеля спрашивают.

– К келарю ступай, – перебил настоятель, возвращаясь к чтению.

Ну, коч и коч. Не сам по морю пришел, с людьми. Привезли, чай, поморы что-нибудь. Может – рожь, может – овес. А что еще? Почитай, кроме зерна, монахам ничего и не нужно. Рыбу сами ловят, зверя морского бьют. Коровы да овцы есть, потому в скоромные дни можно братьев мясными щами да сыром побаловать. А репа да капуста такие, что ни в Колмогорах, ни в Устюге не видывали. А еще развели на Соловках земляные яблоки – картопель, что гишпанцы из-за океана возят. Если такую картоплю сварить, кожуру с нее снять да с маслом льняным намять, присолить, так ею и в Великий Пост народ можно досыта накормить…

– Кхе, кхе… – донесся от порога робкий кашель.

Настоятель, подняв глаза, узрел Яшку, переминавшегося у порога. Собрался разгневаться, но понял, что привратник не решился бы потревожить покой игумена из-за какого-то коча, да еще ночью. Ночью? А чего это коч ночью-то пришел, словно дня мало? И что за срочность такая, чтобы его сна лишать? Не мог отрок знать, что бодрствует отец Антоний.

– Сказывай, – разрешил игумен.

Обрадовавшись, что не бранят и не гонят, послушник затараторил:

– Коч из Ново-Колмогор, из Архангельского городка то есть, а в нем народу душ десять мнихов да мирян столько же, груз какой-то, на домовину похожий. Старший у них инок, Варлаамом назвался. Говорит, жил здесь лет пятнадцать назад, тут и пострижение принял. Мол, отец Антоний его знает, келии рядом были. Просит позволения внутрь ограды зайти. На берегу я их оставить не осмелился – того и гляди, шторм будет, а без воли отца игумена размещать нельзя…