Кровавая плата - Таня Хафф Страница 14

Желудок внезапно скрутило, и, зажимая рот рукой, Норман рванул в туалет.

Я им еще покажу, думал он, нависая над унитазом. Но, наверное, не сегодня.

* * *

Генри вручил двадцатку молодому человеку, сидевшему у дверей.

– Что сегодня в программе?

Ему не приходилось особо надрываться, чтобы перекричать музыку, но ночь только начиналась.

– Как обычно.

Мужчина вытащил три рулона билетов из объемного левого кармана пиджака оверсайз, а деньги спрятал в правом.

Ряд клубов, работающих допоздна, перешли на билеты на тот случай, если (а лучше сказать – когда) будет облава. Тогда они скажут, что продавали билеты, а не алкоголь.

– Что ж, полагаю, придется довольствоваться обычным.

– Хорошо. Две модные газировки. – Пара билетов сменила руки. – Знаешь, Генри, за эту мочу с пузырьками ты платишь огромные деньги.

Генри улыбнулся и обвел рукой лофт.

– Я плачу за атмосферу, Томас.

– В гробу я видал эту атмосферу. – Томас весело фыркнул. – Эй, я только что вспомнил: Алекс раздобыл ящик более-менее приличного бургундского…

Особой силы воли, чтобы отказаться, тут не требовалось.

– Нет, спасибо, Томас. Я не пью… вино.

Он обернулся и окинул помещение взглядом. На мгновение пред ним предстало совершенно иное сборище.

По-павлиньи яркие одежды из бархата, сатина и кружев превращали комнату в блестящий калейдоскоп цветов. Он терпеть не мог появляться при дворе и делал это только тогда, когда отец требовал. Притворная лесть, постоянная борьба за положение и власть, разрушающее душу балансирование на грани, дабы избежать плахи и костра, – от всего этого у герцога Ричмондского сводило зубы.

Он шел через салон, и поворачивающиеся в приветствии лица носили идентичное выражение – хрупкая маска веселости, под которой скрывались в равной пропорции апатия, подозрительность и страх.

Затем тяжелый ритм метал-версии «Зеленых рукавов» в исполнении «Антракс» ворвался в прошлое. Бархат и бриллианты сменились кожей, стразами и пластиком. Хрупкая веселость теперь скрывала лишь апатию. Генри счел это прогрессом.

Я должен бродить по улицам, думал он, направляясь к кухне-бару и ловя по пути разговоры о недавних убийствах и существах, которых в них обвиняли. Здесь я ребенка не найду… Но ребенок не кормился со вторника и, вероятно, прошел стадию остервенения и теперь вступил в стадию метаморфозы. Но родитель… Руки сжались в кулаки, бинты на правой натянулись, волдыри под ними стрельнули болью. Родителя во что бы то ни стало надо найти. Вот с этим Генри мог разобраться здесь. Уже дважды в лофте Алекса он чуял запах другого хищника. Но тогда он отпустил ситуацию. При таком скоплении людей аромат крови значительно затруднял поиск соперника – не стоило тратить время. Но если сегодня это повторится, даром время он терять не станет.

Внезапно Генри обнаружил, что толпа перед ним расступилась, и тут же взял под контроль выражение лица. Собравшиеся здесь мужчины и женщины с ярким макияжем, обвешанные драгоценными металлами, все еще недалеко ушли от примитивных существ и могли распознать хищника в толпе.

Уже трижды: охранник, солнце, теперь клуб. Если не будешь более осторожным, глупец, тебя ждут колья. Да что с ним такое происходит в последнее время?

– Эй, Генри, давно тя не видел.

Длинная обнаженная рука легла Генри на плечо. Алекс, владелец лофта, вложил ему в руку открытую бутылку воды и проворно повел его прочь от бара.

– Кое-кто хочет тебя увидеть, чувак.

– Кто-то хочет меня увидеть? – Генри не сопротивлялся. Чтобы противостоять Алексу, требовалось слишком много энергии. – Кто?

Алекс улыбнулся с высоты своих метра девяноста трех и подмигнул.

– Ну неа, тады это не будет сюрпризом. Чего ты с рукой сделал?

Генри посмотрел на свою забинтованную руку. Даже в приглушенном свете студии бандаж сиял на фоне черных кожаных манжет.

– Обжегся.

– Ожог – это паршиво, чувак. Ты что, готовил?

– Можно и так сказать.

Губы его подернулись в улыбке, хотя он строго сказал себе, что ничего забавного в этом не было.

– В чем юмор?

– Слишком долго объяснять. Давай-ка лучше ты мне кое-что скажешь.

– Спрашивай, чувак, я отвечу.

– С чего вдруг фальшивый ямайский акцент?

– Фальшивый? – Голос Алекса заглушил музыку, и полудюжине человек пришлось уворачиваться, когда он взмахнул свободной рукой. – Фальшивый? И никакой он не фальшивый, чувак. Я возвращаюсь к своим корням.

– Алекс, ты из Галифакса.

– У меня есть более глубинные корни, чтоб ты знал. – Он подтолкнул не столь высокого Генри вперед и уже без акцента добавил: – Держи – коротышка, как заказывали.

На ступеньках, ведущих в запертую студию Алекса, сидела женщина. Когда она поднялась, то оказалась ростом куда ниже Генри с его метром шестьюдесятью семью сантиметрами. Недостаток роста вкупе с мешковатыми джинсами и свитером оверсайз делали ее похожей на бродягу, что никак не вязалось с коротко стриженными платиновыми волосами и пронзительным взглядом.

Выскользнув из объятий Алекса, Генри склонился в идеальном дворцовом поклоне шестнадцатого века – не то чтобы кто-то в клубе смог бы это оценить.

– Изабель, – серьезно сказал он.

Изабель фыркнула, схватила его за лацканы куртки и впилась в его губы.

Генри с энтузиазмом ответил на поцелуй, мастерски не давая ее языку коснуться острых кончиков зубов. До сих пор он не был уверен, станет ли кормиться сегодня ночью. Теперь он решился.

– Ну, если вы двое собираетесь столь яро предаваться гетеросексуальности, да еще и в моем доме, то я пошел.

Преувеличенно вяло Алекс взмахнул рукой и скрылся в толпе.

– Он нацепит другую личину прежде, чем достигнет дверей.

Генри наблюдал за Алексом, пока садился на ступеньку. Их бедра соприкоснулись, и он ощутил растущий голод.

– У Алекса больше масок, чем у кого бы то ни было, – согласилась Изабель, вновь схватилась за бутылку пива и принялась отдирать этикетку.

Генри провел пальцем по изгибу ее брови. Она их выбелила, чтобы те соответствовали цвету волос.

– Мы все носим маски.

Изабель подняла бровь.

– Какая глубокая мысль. И что, мы все снимаем маски в полночь?

– Нет.

Генри не сумел сдержать меланхолии в голосе, когда вдруг понял, что служило причиной его недовольства в последнее время. Он уже так давно ни с кем не делился, кем был на самом деле и что это значило. Он так давно не мог найти смертного, с которым его свяжет нечто большее, чем секс и кровь. Из такой вот глубокой связи между вампиром и смертным мог родиться ребенок, прежде чем связь будет разорвана. Осознание этого обостряло его одиночество.