Морпех. Зеленая молния - Иван Басловяк Страница 11

Мы вошли в каюту. Пантелеймон что-то чинил, сидя на моей постели. Больше никого не было.

– Выйди, – приказал ему князь, – и покарауль за дверью. Никого не впускай, у нас с боярином очень важный разговор.

Холоп быстро подхватился и метнулся на выход, плотно притворив за собой дверь. Князь достал из своего сундука кувшин тонкой чеканки и такой же бокал на низкой ножке. Налил в него немного вина и выпил.

– Тебе не предлагаю, ты ведь не пьёшь. ТЕПЕРЬ не пьёшь. Садись, чего стоишь? В ногах правды нет.

Я сел. Князь налил ещё вина, но пить не стал.

– Странный ты стал, боярин. Не такой, как раньше. Вроде и ты, и не ты. Портянки стоя наматываешь, без опояски по кораблю бегаешь, на саблю смотришь, будто первый раз видишь.

Князь пристально посмотрел мне в глаза. Его взгляд я сумел выдержать, но по спине пробежал табун ледяных мурашек. А северный зверёк плотно прижался пушистым боком.

– Когда ты ещё в отключке лежал, – продолжил князь, – мне Пантелеймон доложил, что бормочешь ты что-то непонятное. Я пришёл, послушал. Стало интересно. Холопу сказал, что бредишь ты, слова путаешь, с Богом разговариваешь. А себе на заметку взял и ещё два раза приходил и слушал, как ты какого-то профессора ругаешь. Виртуозно выражаешься!

Слова «профессор» и «виртуозно» князь произнёс чисто, без запинки, как хорошо известные. Да и выражение «в отключке» в его устах так же прозвучало вполне естественно. Для меня или кого-то из моего времени, но не для средневекового князя! Я напрягся ещё больше.

– И ещё много мелочей, которые, в каком бы состоянии русский боярин не был, забыть бы не смог, – продолжил князь. – Повторюсь: ты на палубу выскочил, не опоясавшись, хотя этому учат с младенчества. На младене ещё штанов нет, а рубашка – с пояском. Далее. Где гальюн, и это после месяца плавания, у холопа спросил! С какой руки возле меня сидеть должен – забыл. На «ВЫ» обратился. На Руси так ещё не обращаются даже к царю. «Ты» друг другу говорят, невзирая на родовитость и положение. На пушку в капитанской каюте как на крокодила на унитазе смотрел, а ведь мы в ней бывали уже и видели там её. Так что косяков за тобой вагон и маленькая тележка. Колись, паря. Как на духу, как на исповеди. Говори всё, без утайки. От этого жизнь твоя зависит. Кто ты?

Ошеломлённый всем услышанным а, главное, очень знакомыми по прежней жизни речевыми оборотами, я сидел, открыв рот, и смотрел на князя. Тот, отхлебнув из бокала, усмехнулся и произнёс:

– Что глаза вытаращил? Знакомое что-то услышал? Говори без утайки. И не бойся, твой песец пока в сторонке посидит, и только от тебя зависит, придёт он по твою душу или сгинет прочь.

Я судорожно проглотил комок в горле и внезапно охрипшим голосом брякнул:

– А ты, князь, чьих будешь?

Князь заливисто рассмеялся, отхлебнул ещё глоток.

– Помню, помню этот фильм. Смешной! О том, кто я, – внезапно посуровев лицом и голосом, произнёс мой дознаватель, – потом узнаешь. Может быть. Предупреждаю сразу – обмануть меня не пытайся, я умею отличать правду ото лжи. Ну, я жду!

Тяжело вздохнув, я перекрестился и начал свой рассказ. Сначала сумбурно, перескакивая с одного на другое, но потом, немного успокоившись, более последовательно и связно. Не упуская подробностей, я рассказывал более часа о своей жизни. Князь за это время не произнёс ни слова. Я только видел, как его рука всё сильнее и сильнее сжимает бокал.

– Лиходол, старый пень, ты был не прав! Существует мой мир, стоит Русь – матушка! Не зря я кровь проливал, – вдруг прошептал он и, отбросив смятый в комок бокал, приказал:

– Дальше!

А когда я рассказал, как профессор заманил меня в ловушку и фактически убил, включив установку во время грозы, князь вскочил, шагнул ко мне, схватил руками за плечи и вонзился взглядом мне в глаза.

– Глаза – зеркало души, – не к месту вспомнилось чьё-то изречение.

– Не врёшь, – отпустив меня, произнёс князь. – И это радует. Вдвойне радует.

Князь, уже справившись со своими эмоциями, опять сел на сундук. Поискал взглядом бокал, не нашёл и приложился к горлышку кувшина. Сделал два больших глотка, отёр губы платком и сказал:

– Я ведь с временем своим, и твоим, между прочим, почти пятьдесят лет назад распрощался. Сюда, в мир шестнадцатого века, пятнадцатилетним пацаном попал, благодаря чародею. Ему для исцеления сына боярина Волкова душа нужна была.

То, о чём поведал князь, ввергло меня в настоящий ступор. Вот это сюжет для фантастов! Чародей похищает душу ребёнка! Попав в неведомый мир, тот смог прижиться в нём, адаптироваться во времени, не пропасть в многочисленных битвах и занять достойное положение в обществе Руси Ивана Четвёртого, прозванного Грозным. Голливуд отдыхает!

Князь замолк. Потряс кувшином. Рявкнул так, что я, вмиг придя в себя, подпрыгнул от неожиданности:

– Потап!

В дверном проёме моментально появился молодой парнишка в зелёном кафтане.

– Здесь я, княже. – Ни поклона, ни шапколомания.

– Сбегай к дону Педро, помощнику капитана, купи вина. Скажи, что для меня, а то всучит кислятину какую.

Схватив кувшин и поданную князем монету, холоп исчез. Князь опять сел на сундук, отёр лицо и бритую голову платком. Улыбнулся и произнёс:

– Попал ты, парень. Из двадцать первого века да в шестнадцатый. Сейчас 1590-й год идёт от Рождества Христова. Запоминай. О том, кто ты есть на самом деле, буду знать только я один. Для остальных ты тот, кем и был до удара молнии: боярин Илья Георгиевич Воинов. Тридцати лет, не женатый, безземельный. Был на царёвой службе, но по болезни её оставил и поехал лечиться. Насчёт болезни и лечения – это версия для выезда за пределы Руси была. Не любят у нас, когда служивые из страны отъезжают. При Иване Васильевиче не прокатило бы. А при сыне его, царе Фёдоре, как видишь, получилось. И у меня с дружиной, и у боярина Жилина с холопами. Тихо на Руси стало, сытно и скучно. Царь Фёдор, по сути, номинальный правитель. Страной фактически управляет Борис Годунов. Знаком тебе он?