Слепой прыжок - Павел Балашов Страница 11

Ци Лань, еще три минуты назад взиравшая на всех с победным видом и преисполнявшаяся пафоса, проводила Арро недоумевающим взором, потом перевела взгляд на Леона и Отто:

— И что бы все это значило? Кто-нибудь может мне объяснить?

— Нет, Лань. Ибо с позиций диалектического материализма, той единственной философии, которую вы тут пропагандировали, объяснения быть не может. А мелкобуржуазные объяснения философии гедонизма и христианства я, пожалуй, не буду вам озвучивать, все равно не поймете, — Леон пришел в себя.

— Дерьмо ты, Аскеров. — Ци Лань сплюнула себе под ноги, развернулась на каблуках и вышла. Отто и Леон остались в столовой вдвоем.

— Леон, ты ей это спустишь?

— Не вижу смысла изображать из себя десять кредов.

— В каком, прости, смысле?

— Ох… Отто, большой уже, а поговорок не знаешь. Звучит это так: «Я не купюра в десять кредов, чтобы всем нравиться», — а означает в нашей ситуевине только то, что, если Лань хочет считать меня дерьмом — это ее право. В моих глазах она не сильно лучше, и прекрасно об этом осведомлена. Попробует сделать мне бяку по работе — сильно пожалеет, а в нерабочее время может выпендриваться как ее розово-красной душе угодно.

— Почему розово-красной? — Отто как будто решил доказать Леону, что истинный ариец шуток не понимает.

— О, Аллах, зачем ты все чувство юмора отдал мне? Почему же, Всевышний, ты не оставил немного этому неверному? Отто. Дорогой мой дружище. Лесбиянок уже лет триста как называют «розовыми», откуда оно пошло — не знаю. А коммунистов называют «красными», за цвета их флагов. Хотя изначально за цвет госфлага РСФСР, помните из истории такое государство?

— Это когда у русских пришел к власти Путин? — поинтересовался Отто самым простецким тоном.

— Нет, Ленин. Путин был почти на сто лет позже и ничем радикальным не отличался, кроме второго культа личности, который при нем расцвел. А некто Ленин Владимир Ильич захватил путем вооруженного переворота власть в начале двадцатого века, превратив Российскую Империю в пачку мелких княжеств и картонных республик. Так вот, самая крупная из них называлась РСФСР, и госфлаг у нее был красным. А госидеология — коммунизм. С тех пор всех комми зовут красными. Так понятно?

— Хм, — Лемке нахмурился.

— Отто!

— Да все мне понятно, — немец вдруг рассмеялся, — я просто хотел послушать твои исторические экскурсы. Что характерно, ты не знаешь, почему лесбиянки розовые, но точно знаешь, почему коммунисты красные. То ли это говорит нам о пласте твоих жизненных интересов, то ли об однобокости образования в Халифате…

— Герр Лемке, будь ты благословен перед лицом Всевышнего, Азербайджанская Республика не является частью Халифата. Мое вероисповедание — это дань культурной традиции моих предков, а не государственная обязаловка!

— Да? А я уж было решил, что…

— Неправильно решил. И вообще, с какой радости я должен знать историю лесбиянок? Они, вообще, мне кто такие? С чего бы их история должна была меня интересовать?

— Ну как же, как же! Они же внесли такой весомый вклад в развитие культуры и искусства! Как же можно допускать такой нетолерантый взгляд на мир, Леон? — По лицу тевтона опять было не сказать, шутит он или издевается.

— Понимаете ли, герр Лемке… Как бы это выразить покультурней, чтобы не оскорбить вашу европейскую душу… Толерантность — это медицинский термин, вам ли не знать, и означает он полную потерю сопротивляемости организма внешним вторжениям. Абсолютно толерантный человек в этом ракурсе — это человек, чей организм поражен синдромом приобретенного иммунного дефицита, СПИДом. Знаете такую болячку? Знаете? Вот и славно. Тогда вы, наверное, вспомните, что очень долгое время все гомосексуальные сообщества ассоциировались в том числе и с этим мерзким заболеванием. Вспомнили, друг мой? Ну и скажите мне, неужели вам, образованному человеку, не претит призывать меня к «толерантности»? Чего я плохого вам сделал?

Отто, которого до глубины немецкой пунктуально-рациональной души проняло от экспрессивного монолога Леона, сидел потрясенный. Он то ли действительно не задумывался над медицинским толкованием слова «толерантность», то ли считал, что Леон вряд ли сможет настолько подкованно и обоснованно разъяснить свою позицию. По лицу товарища, конечно, было заметно, что как минимум половина экспрессии наигранна и, по большому счету, просто декорация… Но и оставшегося хватало, чтобы Лемке сильно изумился.

— Леон, ты в самом деле считаешь, что толерантность в медицинском смысле имеет хоть что-либо общее с терпимостью к непохожим?

— Нет, дорогой мой! Я просто не считаю необходимым доводить терпимость к непохожим до толерантности. Вернее, считаю это преступным, и в этом уже ни грамма юмора, Отто. Это и правда преступно, — Леон посерьезнел, с лица его исчезла улыбка.

— Преступно? Но по какому закону?

— По закону наследования мироздания, мой дорогой. Это преступление перед последующими поколениями, перед своими собственными детьми и перед собственными родителями, позволять терпимости к непохожим становиться толерантностью.

— Но что плохого в равных правах для всех? — Отто изумился.

— Отто, ты не путай, пожалуйста, равные права для всех, и то — не все, и доминацию ущербных, основанную на том, что якобы их много веков притесняли. Понимаешь?

— Нет. Не понимаю. Что значит «равные права, но не все»? Альтернатива «равных прав для всех» попахивает фашизмом, Леон. Фашизмом самого крепкого и дурного пошиба! — Лемке вскочил и начал мерить шагами столовую, что служило у него верным признаком душевного волнения.

— Лемке, прекратите трансляцию вашего национального комплекса в наш разговор. Немедленно прекратите. Фашизм, а в твоем случае ты скорее про национал-социализм гитлеровского толка, никакого отношения к нашему разговору не имеет. Поскольку за последние триста с небольшим лет стало очень модно вешать ярлык «фашиста» на любого, кто осмеливается отрицать права ущербных или альтернативно одаренных. Поверьте, Отто, оно почти всегда является натягиванием презерватива на глобус.

— В каком, простите, смысле? — Немец откровенно не понял.

— Неважно, это цитата из анекдота. Речь не об этом. Вот посмотри на конкретику — мы с Ци Лань работаем вместе в техблоке. Ты можешь сказать, что я ущемляю ее права на равную работу со мной? Или на равную со мной зарплату? Или на профессиональную самореализацию? — Леон хитро прищурился.

— Скорее наоборот, Леон. Насколько я заметил, она обычно стремится обвинить тебя и Макса в шовинизме, дабы вынудить вас отказаться от чего-либо и урвать себе кусок поинтересней, — вынужден был признать Отто.

— А вот это и есть разница между толерантностью и терпимостью. Как человек терпимый, я не стал заявлять в Эствей протест против лесбиянки в группе, но как человек ни разу не толерантный, при попытках Лань давить своей сексуальной ориентацией на профессиональные моменты, она сугубо как профессионал посылается в лес. А при ее попытке давить ориентацией на межличностное — она вполне может нарваться на того Леона, который живет в глубине моей души, — и узнать о том, что должна, во-первых, лежать, во-вторых — молча, а в третьих — рот ей дан не для того, чтобы болтать, а для того, чтобы белок принимать, — Леон взмахнул рукой, как будто отрезая воздух, явно прибавляя экспрессии своим словам. Его крайне тяготило использование интерлингва, универсального «языка человечества», потому жесты шли в ход моментально.