Знак - Вероника Рот Страница 10

За окном – другая комната, в которой я вижу седого, изможденного старика с потухшими глазами. Его запястья скованы наручниками. Отец кивает, и к узнику приближаются стражники. Один из них хватает его за плечи и держит, а другой накидывает на шею веревку и завязывает узел. Старик не протестует. Любые движения слишком тяжелы для него, словно вместо крови в его жилах течет свинец.

Я начинаю дрожать.

– Этот человек – предатель, – продолжает отец. – Он строил козни против нашего рода. Распространял лживые слухи, что мы якобы крадем иностранную материальную помощь, направляемую голодающим и больным шотетам. Людей, которые плохо отзываются о нашей семье, надлежит не просто казнить. Их надо убивать очень медленно. И ты должен быть готов не только отдавать подобные приказы, но и сам приводить их в исполнение. Впрочем, такой урок тебе еще предстоит.

Страх, точно червь, скручивается у меня в животе.

Разочарованно хмыкнув, отец берет меня за руку и кладет что-то мне на ладонь. Я опускаю взгляд и вижу запечатанный воском пузырек.

– Если ты не в состоянии успокоиться, он тебе поможет, – говорит отец. – Так или иначе, а ты сделаешь то, что я тебе приказываю.

Сковырнув восковую нашлепку, я выливаю содержимое пузырька в рот. Успокаивающая настойка обжигает горло, спустя мгновение сердце начинает биться ровнее, паника отступает.

Я киваю отцу, и тот включает переговорное устройство. Мне требуется какое-то время, чтобы собраться с мыслями и подыскать нужные слова.

– Казнить его, – произношу я чужим голосом.

Один из стражников делает шаг назад и тянет за конец веревки, которая пропущена через металлическое кольцо в потолке, как нитка в игольное ушко. Он тянет, пока ступни узника не отрываются от пола и не начинают подергиваться. Лицо старика краснеет, потом синеет. Он бьется в судорогах. Мне хочется отвернуться, но я не смею.

– Иногда от такой келейной казни проку больше, чем от публичной, – объясняет отец, предварительно выключив коммуникатор. – Стражники начнут шептаться, как ты обходишься с теми, кто клевещет на твой род, а те, кому они это расскажут, растреплют все своим приятелям. О твоей силе и власти узнают все шотеты.

В моей груди зарождается крик, я с трудом сдерживаю его в глотке. Он как откушенный кусок хлеба, слишком большой, чтобы его проглотить.

Полутемное помещение исчезло столь же внезапно, как и появилось.

Я стою на солнечной, запруженной людьми улице и обнимаю мать за ноги. В воздухе клубится пыль. Мы находимся в столице планеты Золд, в городе с «оригинальным» названием Золдия, который мы посетили во время моей первой Побывки. Сейчас здесь – сезон ветров, все покрыто слоем тончайшей серой пыли. Она летит не с земли, а с бесконечных цветочных полей, раскинувшихся на востоке. Я сразу узнаю и место, и время. Это одно из моих самых любимых воспоминаний.

Мама, ероша мои волосы, склоняет голову перед человеком, встретившим нас на улице.

– Благодарю, ваша светлость, за то, что вы любезно разрешили нам провести наши поиски, – говорит она. – Со своей стороны могу вас заверить, что мы возьмем только ненужное вам.

– Уж, пожалуйста, сделайте одолжение! У меня есть информация о том, что в прошлую свою Побывку шотетские солдаты попросту занялись грабежами. И разбойничали они в больницах, – грубо отвечает мужчина.

Цветочная пыльца на коже мужчины сверкает на солнце. Я удивленно рассматриваю нашего собеседника. В своей серой мантии он похож на статую.

– Поведение солдат непростительно, и они сурово наказаны, – твердо отвечает мать и поворачивается ко мне: – Кайра, поздоровайся с бургомистром Золдии. Ваша светлость, позвольте представить вам мою дочь Кайру.

– Мне нравится ваша пыльца, – говорю я. – А в глаза она вам не лезет?

– Еще как лезет, – смеется бургомистр. – Поэтому если мы не принимаем посетителей, всегда надеваем очки.

Он достает из кармана очки с бледно-зелеными линзами и протягивает мне. Я тотчас их надеваю, но они чересчур мне велики и съезжают с носа, поэтому мне приходится придерживать их за дужки. Мама весело, беззаботно хохочет, и бургомистр вторит ей.

– Мы сделаем все возможное, чтобы уважить ваш обычай, – обращается он к матери. – Хотя, признаюсь вам, не понимаю я его.

– Суть в том, что мы стремимся к обновлению, – поясняет мать. – И среди мусора отыскиваем то, чему можно дать вторую жизнь. Ничто и никогда не следует расточать попусту. Думаю, вы со мной согласитесь.

Ее слова вдруг зазвучали в обратном порядке, очки скользнули вверх к моей переносице и опять оказались в руках губернатора. Моя первая Побывка сворачивалась в моем сознании. Воспоминание вернулось в начальную точку и исчезло.

Я опять очутилась в своей спальне, в окружении кукол. Я знала, что когда-то побывала на Золде и встретилась с бургомистром, но почему-то не могла вызвать в памяти давние образы. Их место занял узник с удавкой на шее, а в ушах звучал отцовский бас.

Риз обменял свое воспоминание на мое.

Я и раньше видела, как он проделывал подобные штуки: первый раз – с Васом, его товарищем и слугой, а второй – с мамой. И все это случалось после того, как Риз в растерзанных чувствах возвращался от отца. Дотрагивался до человека, и через секунду плечи брата распрямлялись, глаза высыхали, он начинал выглядеть более-менее спокойным.

А Вас и мама становились… опустошенными. Точно утратили что-то.

– Кайра, – произнес Риз, и по его щекам потекли слезы. – Ты сама согласилась, что будет честно, если мы поровну разделим бремя.

Он потянулся ко мне. Во мне что-то вспыхнуло. Едва его ладонь дотронулась до моего подбородка, под моей кожей зашевелились синеватые вены, точно паутина из мрака или мокрицы. Они двигались, ползли по моим рукам, разнося жар. И боль.

Я завизжала так громко, как никогда в жизни. Мне вторил голос Риза, звуча с моим почти в унисон. Темные вены принесли с собой физическую боль.

Теперь я сама стала болью. Я погружалась в нее, растворялась в ней.

Риз отдернул руку, но тени и мучительная боль остались. Мой токодар проснулся слишком рано.

В комнату вбежала мама в кое-как застегнутой рубашке и с влажным лицом, которое она не успела вытереть. Увидев черные пятна на моей коже, кинулась ко мне, схватила за плечи, но сразу отшатнулась, как будто обожглась. Она почувствовала то же самое, что и я.

И я опять завизжала, вцепившись ногтями в черную паутину.

Мама дала мне лекарство. С тех пор Риз, не выносивший боли, избегал прикасаться ко мне. Как и все прочие.