Хроники Навь-Города - Василий Щепетнев Страница 10

Кот фыркнул, мотнул головой, фыркнул вдругорядь. Запах и пугал, и манил. Бежать, остаться?

Любовь к хозяйке пересилила.

Старуха вернулась к столу, села на тяжелый дубовый табурет, просунула голову под кружево паутины и заглянула в хрустальный шар.

Кот увидел, как загорелись ее глаза, и выгнул спину, распушил хвост. Но подать голос — не смел.

Мерцание шара нарастало, из сердцевины всплыли тени. Беззвучные, юркие, они метались по поверхности и уплывали обратно в глубину, где исчезали — или превращались во что-то иное, более тяжелое, более опасное, чем просто тени. Казалось, оттуда, из глубины тянутся щупальца, лицо старухи все ближе и ближе придвигалось к поверхности шара. Еще немного — и она коснется хрустальной сферы, но тут паутина затрещала и вспыхнула синим холодным пламенем.

— Ох. — Она откинулась, взмахнула рукой, освобождая голову. Сорванная паутина пала на земляной пол, где в считанные мгновения испепелилась, рассыпалась.

Теперь шар сиял, но свет был ровный, без теней, и старуха смотрела на него слепо, словно — сквозь.

— Котик, котинька, — наконец позвала она.

Кот подбежал, стараясь не ступить на мертвый пепел, запрыгнул на колени.

То, что он почувствовал, ошеломило кота. Он помнил, как однажды старуха отбила его от стаи ярчуков, он помнил, как она расправилась с варнаками, набредшими на избушку, он многое помнил — и никогда, никогда старуха не выказывала ни малейшего испуга. Иногда — досаду, реже — злость, еще реже — азарт. Но сейчас ему передалась дрожь, что била ее сухое тело, и он слышал запах — страха.

— Оно… Оно уже близко, котинька, — сказала хозяйка. — Оно уже здесь. На Земле.

Они долго сидели, дожидаясь зари. Когда же на смену свету лунному пришел рассвет, старуха начала собираться.

— Полезай!

Кот выгнул спину дугой. Котомка не то чтобы совсем ему не нравилась, нет. Просто не хотелось никуда уходить.

Упрашивать старуха не стала — схватила за шкирку и окунула в темноту. Он тут же высунул голову наружу.

— Так и сиди. — Старуха осторожно закинула котомку за спину. Кот заерзал, устраиваясь поудобнее, затем затих.

Утро только начиналось, звезда Чигирь еще светила над Куцей Сосной, и птицы щебетали по-рассветному, бойко и безрасчетно. Он пялился и пялился, готовый при первой опасности заорать, но лес был спокоен. Раза два мелькнула меж деревьев серая тень, но то был знакомец, шальной волк. Однажды вразумленный, волк стерегся и хранил нейтралитет, чаще вооруженный, реже — дружественный, если случались поблизости чужие.

Все кругом росло привольно, жадно. Такие места. Старуха ловко пробиралась сквозь диколесье, где звериною тропой, где и беспутно.

Шли долго; солнце успело подняться, иссушить росу, а затем, перебравшись через высшую точку, пошло и на вечер. Он все-таки не выдержал, подремал вполглаза.

— Отдохнем, — сказала старуха. — Немножко.

Чувствовал кот — не устала она, просто не спешит кончить путь. Ничего, видно, хорошего на том конце нет.

Выпущенный на волю, он и не думал отходить далеко. Не нравилось ему здесь, совсем не нравилось. Покогтил пенек, побродил чуть-чуть и вернулся, лег на котомку.

Старуха не столь отдыхала, сколь выжидала. Дала ему половину варенного вкрутую яйца, другую съела сама, вот и весь обед. Запила глотком воды из баклажки, потом налила немного на ладонь, протянула ему. Он полакал из шершавой ладошки, скорее из признательности, пить не очень-то хотелось.

— Оставить тебя, хвостатый, здесь? Мышей ловить умеешь. Кабы за летом зима не шла — оставила б. Ладно, вместе жили, вместе и… — Она вернула кота в котомку. Он воспринял несвободу даже с облегчением: не бросила.

Они вошли в еловый бор, темный, покойный. Ветви то и дело задевали и старуху, и кота, пахло сыростью.

Он терпел, прижимая уши к голове, стараясь стать меньше, незаметнее.

Стена предстала внезапно, вдруг. Высотой до половины ели, она перегородила путь. Старуха опустила котомку на землю, на толстую хвойную стлань. Кот ничего не знал про ледники, но чувство, что валун этот издалека, родилось само собой.

Ноздреватый камень местами оставался голым, но большая часть покрылась лишайником, серо-зеленые клочья которого делали валун неприметным, почти невидимым — до той поры, пока не подойдешь близко, вплотную.

От валуна веяло холодом. Этого холода не боится мошка, а некоторые травы — трясница, мышатник, болиголов — даже богаче растут, зато у чуткого человека ли, зверя ли еще за сто шагов леденеет нутро, стынет кровь, и потому обходят и человек и зверь такое место стороной.

Зажав котомку подмышкой, старуха шагнула прямо в камень.

Холод охватил кота целиком, холод и тьма. На мгновение он почувствовал, что стал одним твердым куском — от усов до кончика хвоста. Твердым и хрупким, задень — и простучит по земле тысячей крохотных осколков. Он запаниковал, но ощущение миновало, ушло, вернулся свет, правда, был он алым, каким бывает свет коснувшегося горизонта солнца, даже не коснувшегося, а уже наполовину спрятавшегося.

— Цел? — Старуха провела рукой по голове. — И хорошо.

Кот покрутил головой. Редкий туман, сквозь который просматривались стволы деревьев, окружал их. Нет, не деревья, скорее, колонны, без сучьев, уходящие вверх и теряющиеся там, в тумане.

Старуха стояла не шевелясь.

— Пришла? — Голос, гулкий, глубокий, доносился откуда-то сверху.

Она поморщилась.

— Извини, я сейчас… Одичал, право…

Туман сгустился прямо рядом с ними, а, когда рассеялся, на его месте оказалось кресло.

— Присаживайся, пока я…

Старуха села, вытащила кота, пристроила на коленах.

Опять туман, густой, тяжелый. Ничего не видно, протяни лапу — потеряешь.

— Давно не практиковался, потому не обессудь.

Туман исчез разом, мгновенно. Исчезли и стволы-колонны. Теперь они находились в зале: самоцветные стены, окна-витражи, мраморные полы, а выход прикрывал водопад, падающий неведомо откуда неведомо куда.

— Плагиат, сознаюсь. Заимствование. Но собственные мои творения, увы, слишком экстравагантны, тебе не понравятся… — Голос теперь был старческий, высокий. Не удивительно — говорил тощий, костлявый старик, задрапированный в подобие тоги.

— Ах, да. — Он взмахнул рукой, очередное облачко набежало на секунду и истаяло, оставив по себе стол и вазы с фруктами. — Угощайся. Не подделка, ты ведь любишь, чтобы у всего была история, жизнь. «Весеннее небо и летнее солнце…» Фрукты настоящие, только с прилавка. Я честно оставил взамен червонец, из запасов. — Он показал рукой на ряд сундуков у стены. — Червонцы, правда, мои. С вот этим самым профилем. — Он повернул голову набок. — Но полновесные.