Произведение в алом - Густав Майринк Страница 69

Не на шутку растроганный, Звак благоговейно внимал жалобным руладам Прокопа, когда же тот кончил и спрятал ключ в карман, утер скупую слезу и продолжал как хорошо выученный урок:

- Однако от бдительных соседей не укрылось, что грядки мечтательного меломана росли не по дням, а по часам, быстро превращаясь в один зеленый, покрытый подозрительно буйной порослью холм, который всем своим видом прямо-таки взывал об отмщении, да и недреманное око полиции на сей раз оказалось поистине всевидящим: именно скромному полицейскому из пригорода Жижков, который совершенно случайно стал свидетелем того, как Бабинский - о ужас! - средь бела дня душил какую-то престарелую даму из высшего общества, выпало почетное право отныне и навсегда положить конец вопиющим злодеяниям зарвавшегося изверга.

Гнусный убийца был взят под стражу прямо в своем Эдемском саду.

Принимая во внимание как смягчающее вину обстоятельство безупречную бюргерскую репутацию подсудимого, суд приговорил крчанского мясника к смертной казни через повешение, одновременно обязав известную фирму братьев Ляйпен «Высококачественные товары из пеньки en gros et en detail ^[83]» поставить, коль скоро сии зловещие изделия являлись основной статьей их дохода, необходимые для экзекуции аксессуары; оплату за свои услуги с учетом рыночной цены представителям фирмы надлежало взыскивать с высокого государственного казначейства - разумеется, по предъявлению соответствующей квитанции, заверенной должностными лицами.

Однако капризной судьбе было угодно, чтобы в самый ответственный момент «высококачественный товар из пеньки» лопнул,

и Бабинскому привалило неслыханное счастье провести остаток жизни в тюремных стенах.

Двадцать нескончаемых лет раскаивался выродок в одиночной камере Святого Панкраца, и ни единого слова упрека не сорвалось с его сурово сжатых губ; до сих пор служащие сего знаменитого пенитенциария, наводящего ужас на преступный мир, не нахвалятся на образцовое поведение присмиревшего убийцы, в виде исключения ему даже было дозволено в дни тезоименитства высочайших особ играть на флейте...

Прокоп, глядя в одну точку остекленевшим взглядом, тут же снова полез в карман, однако Звак на сей раз не стал дожидаться, когда он извлечет свой ключ, и продолжал:

- О ту пору случилась всеобщая амнистия, и Бабинскому повезло вторично: ему скостили оставшийся срок; выйдя на свободу, он получил место привратника в священной обители «Милосердных сестер».

Необременительная работа в монастырском саду, к которой его привлекла мать игуменья, так и спорилась в умелых руках - сказывалась приобретенная за годы прежней трудовой деятельности сноровка в обращении с киркой и лопатой, - все свои досуги вернувшийся в лоно церкви грешник посвящал чтению тщательно отобранной душеспасительной литературы, дабы просветить ум и наставить дух свой на путь истинный.

Последствия сих богоугодных занятий были весьма и весьма впечатляющи.

Всякий раз, когда игуменья по субботним вечерам чуть не силком отсылала его в расположенный по соседству кабак, дабы вверенный ее попечению раб божий мог хоть немного развеяться, тот был неизменно пунктуален и еще до темноты, тверезый как стеклышко, возвращался в святую обитель, а наутро, с прискорбием великим отмечая повсеместный упадок нравственности и невиданный доселе наплыв всякого подозрительного сброда, буквально заполонившего проселочные дороги, с похвальным благоразумием делал из сего наводящего на печальные мысли обстоятельства исполненный аскетической суровостью нравоучительный вывод: не след благочестивому обывателю шляться аки

тать в ночи по злачным заведениям: промочил глотку - и ковыляй до дому.

Однако лукавый враг рода человеческого не дремал, и не иначе как по его коварному наущению объявились в Праге такие не брезгающие никакой поживой людишки, которые были не прочь погреть руки на мрачной славе раскаявшегося разбойника: привыкшие держать нос по ветру восковых дел мастера быстро смекнули, что к чему, и вскоре по всему городу стали продаваться миниатюрные фигурки из воска, по мысли авторов сей халтурной поделки представлявшие легендарного потрошителя, - Бабинский с видом эдакого злого гения, насупив брови и скрестив на груди руки, стоял в печальном одиночестве на краю какого-то обрыва и, картинно кутаясь в средневековую пелерину зловещего кроваво-алого цвета, взирал долу своим мечущим мрачные молнии взором.

Надо сказать, расчет был верным: во всяком случае, каждое благородное семейство, которого так или иначе коснулось горе тяжкой утраты, почему-то считало своим священным долгом обзавестись этим сомнительным сувениром.

Но особенно полюбился демонический персонаж лавочникам: трудно было найти такой магазин, где бы ни красовалась фигурка проклятого душегуба, причем, как правило, ее прятали под стеклянный колпак - то ли от чрезмерного почтения, то ли из суеверного страха, а может, опасались, как бы кто-нибудь из родственников многочисленных жертв злодея в порыве праведного гнева не попытался свести счеты с восковым подобием этого ставшего притчей во языцех исчадия ада; а вот само «исчадие» при виде сей жалкой восковой пародии только скрипело зубами в бессильной ярости.

«Вся эта разнузданная вакханалия, развязанная вокруг моего имени, - дело в высшей степени недостойное и свидетельствует лишь о душевной черствости тех неразборчивых в средствах людей, которые, желая потрафить низменным инстинктам толпы, не считают для себя зазорным надругаться над страждущим духом своего заблудшего собрата, поистине с садистским упорством тыча ему в глаза грехи юношеских лет! - с возмущением

восклицал в подобных случаях Бабинский, до глубины души задетый такой циничной бестактностью. - И остается только скорбеть, что со стороны властей не следует никаких циркуляров, дабы в корне пресечь столь откровенное, бесцеремонное и бессовестное издевательство над личностью».

Даже на смертном одре оскорбленный в своих лучших чувствах разбойник взывал к справедливости.

И, как выяснилось, не напрасно, ибо наши властные органы, неустанно пекущиеся о душевном здоровье своих верноподданных, строжайше повелеть соизволили о немедленном запрещении торговли безнравственными статуэтками Бабинского, порождающими в обществе весьма нездоровые, противоречивые и даже агрессивные настроения.

Закончив свой рассказ, Звак, давно с вожделением поглядывавший на стакан с грогом, вздохнул и одним молодецким глотком опорожнил сию искусительную чашу, после чего погрязшая во всех тяжких троица кощунственно ухмыльнулась, подобно коварным демонам, вечно злоумышляющим против рода человеческого, и кукольник с молчаливого согласия остальных собутыльников, для которых, видно, не было ничего святого, осторожно оглянулся: невзрачная кельнерша, тронутая трагической судьбой несчастного Бабинского, молча глотала обильно катившиеся по щекам слезы, с похвальным прилежаньем продолжая вязать свой чулок...

- Ну а вы что скажете, досточтимый коллега и хладнокровный резник ^[84] камней, - неужто не внесете своей скромной лепты в наше застолье? - осведомился Фрисландер после долгой и многозначительной паузы общего молчания. - Нет-нет, усладите наш слух какой-нибудь историей, - поспешно пояснил он, заметив, что я полез в карман, - в том, что вы, растроганные возвышенно-печальным рассказом старины Звака, раскошелитесь и из благодарности за дарованное вам душевное умиление оплатите сию немудреную пирушку, мы и так не сомневаемся.