Темные аллеи - Иван Бунин Страница 52

В пансионе в Каннах, куда я приехал в конце августа снамерением купаться в море и писать с натуры, эта странная женщина пила поутрам кофе и обедала за отдельным столиком с неизменно сосредоточенным, мрачнымвидом, точно никого и ничего не видя, а после кофе куда-то уходила почти довечера. Я жил в

пансионе уже с неделю и все еще с интересом посматривал нанее: черные густые волосы, крупная черная коса, обвивающая голову, сильное телов красном с черными цветами платье из кретона, красивое, грубоватое лицо – иэтот мрачный взгляд… Подавала нам эльзаска, девочка лет пятнадцати, но сбольшими грудями и широким задом, очень полная удивительно нежной и свежейполнотой, на редкость глупая и милая, на каждое слово расцветающая испугом иулыбкой, и вот, встретив ее однажды в коридоре, я спросил:

– Dites, Odette, qui est cette dame?

Она, с готовностью и к испугу и к улыбке, вскинула на менямаслянисто-голубые глаза:

– Quelle dame, monsieur?

– Mais la dame brune, la-bas?

– Quelle table, monsieur?

– Numйro dix.

– G’est une russe, monsieur.

– Et puis?

– Je n’en sais rien, monsieur.

– Est-elle chez vous depuis longtemps?

– Depuis trois semaines, monsieur.

– Toujours seule?

– Non, monsieur. II у avait un monsieur…

– Jeune, sportif?

– Non, monsieur. Trйs pensif, nerveux…

– Et il a disparu un jour?

– Mais oui, monsieur… [21]

«Так, так! – подумал я. – Теперь кое-что понятно.Но куда это исчезает она по утрам? Все его ищет?»

На другой день, вскоре после кофе, я, как всегда, услыхал воткрытое окно своей комнаты хруст гальки в садике пансиона, выглянул: она, сраскрытой, как всегда, головой, под зонтиком того же цвета, что и платье,куда-то уходила скорым шагом в красных эспадрильях. Я схватил трость, канотье ипоспешил за ней. Она из нашего переулка повернула на бульвар Карно, – ятоже повернул, надеясь, что она в своей постоянной сосредоточенности необернется и не почувствует меня. И точно – она ни разу не обернулась до самоговокзала. Не обернулась и на вокзале, входя в купе третьеклассного вагона. Поездшел в Тулон, я на всякий случай взял билет до Сен-Рафаэля, поднялся в соседнеекупе. Ехала она, очевидно, недалеко, но куда? Я высовывался в окно в Напуле, вТэуле… Наконец, высунувшись на минутной остановке в Трэйясе, увидал, что онаидет уже к выходу со станции. Я выскочил из вагона и опять пошел за ней,держась, однако, в некотором отдалении. Тут пришлось идти долго – и по извивамшоссе вдоль обрывов над морем, и по крутым каменистым тропинкам сквозь мелкийсосновый лес, по которым она сокращала путь к берегу, к заливчикам,изрезывающим берег в этой скалистой, покрытой лесом и пустынной местности, этотскат прибрежных гор. Близился полдень, было жарко, воздух неподвижен и густ отзапаха горячей хвои, нигде ни души, ни звука, – только пилили, скрежеталицикады, – открытое к югу море сверкало, прыгало крупными серебрянымизвездами… Наконец она сбежала по тропинке к зеленому заливчику междусангвиновыми утесами, бросила зонтик на песок, быстро разулась, – была набосу ногу, – и стала раздеваться. Я лег на каменистый отвес, под которымона расстегивала свое мрачно-цветистое платье, глядел и думал, что, верно, икупальный костюм у нее такой же зловещий. Но никакого костюма под платьем неоказалось, – была одна короткая розовая сорочка. Скинув и сорочку, она,вся коричневая от загара, сильная, крепкая, пошла по голышам к светлой,прозрачной воде, напрягая красивые щиколки, подергивая крутыми половинкамизада, блестя загаром бедер. У воды она постояла, – должно быть, щурясь отее ослепительности, – потом зашумела в ней ногами, присела, окунулась доплеч и, повернувшись, легла на живот, потянулась, раскинув ноги, к песчаномуприбрежью, положила на него локти и черную голову. Вдали широко и свободнотрепетала колючим серебром равнина моря, замкнутый заливчик и весь егоскалистый уют все жарче пекло солнце, и такая тишина стояла в этой знойнойпустыне скал и мелкого южного леса, что слышно было, как иногда набегала натело, ничком лежащее подо мной, и сбегала с его сверкающей спины, раздвоенногозада и крупных раздвинутых ног сеть мелкой стеклянной зыби. Я, лежа ивыглядывая из-за камней, все больше тревожился видом этой великолепной наготы,все больше забывал нелепость и дерзость своего поступка, приподнялся, закуриваяот волнения трубку, – и вдруг она тоже подняла голову и вопросительноуставилась на меня снизу вверх, продолжая, однако, лежать, как лежала. Я встал,не зная, что делать, что сказать. Она заговорила первая: