Братья Карамазовы - Федор Достоевский Страница 52

Прежде всего Алеша пошел к отцу. Подходя, он вспомнил, чтоотец очень настаивал накануне, чтоб он как-нибудь вошел потихоньку от братаИвана. «Почему ж? – подумалось вдруг теперь Алеше. – Если отец хочет что-нибудьмне сказать одному, потихоньку, то зачем же мне входить потихоньку? Верно, онвчера в волнении хотел что-то другое сказать, да не успел», – решил он. Тем неменее очень был рад, когда отворившая ему калитку Марфа Игнатьевна (Григорий,оказалось, расхворался и лежал во флигеле) сообщила ему на его вопрос, что ИванФедорович уже два часа как вышел-с.

– А батюшка?

– Встал, кофе кушает, – как-то сухо ответила МарфаИгнатьевна.

Алеша вошел. Старик сидел один за столом, в туфлях и встаром пальтишке, и просматривал для развлечения, без большого, однако,внимания, какие-то счеты. Он был совсем один во всем доме (Смердяков тоже ушелза провизией к обеду). Но не счеты его занимали. Хоть он и встал поутру рано спостели и бодрился, а вид все-таки имел усталый и слабый. Лоб его, на которомза ночь разрослись огромные багровые подтеки, обвязан был красным платком. Ностоже за ночь сильно припух, и на нем тоже образовалось несколько хоть инезначительных подтеков пятнами, но решительно придававших всему лицу какой-тоособенно злобный и раздраженный вид. Старик знал про это сам и недружелюбнопоглядел на входившего Алешу.

– Кофе холодный, – крикнул он резко, – не потчую. Я, брат,сам сегодня на одной постной ухе сижу и никого не приглашаю. Зачем пожаловал?

– Узнать о вашем здоровье, – проговорил Алеша.

– Да. И, кроме того, я тебе вчера сам велел прийти. Вздорвсе это. Напрасно изволил потревожиться. Я так, впрочем, и знал, что ты тотчаспритащишься…

Он проговорил это с самым неприязненным чувством. Темвременем встал с места и озабоченно посмотрел в зеркало (может быть, всороковой раз с утра) на свой нос. Начал тоже прилаживать покрасивее на лбусвой красный платок.

– Красный-то лучше, а в белом на больницу похоже, –сентенциозно заметил он. – Ну что там у тебя? Что твой старец?

– Ему очень худо, он, может быть, сегодня умрет, – ответилАлеша, но отец даже и не расслышал, да и вопрос свой тотчас забыл.

– Иван ушел, – сказал он вдруг. – Он у Митьки изо всех силневесту его отбивает, для того здесь и живет, – прибавил он злобно и, скрививрот, посмотрел на Алешу.

– Неужто ж он вам сам так сказал? – спросил Алеша.

– Да, и давно еще сказал. Как ты думаешь: недели с три каксказал. Не зарезать же меня тайком и он приехал сюда? Для чего-нибудь даприехал же?

– Что вы! Чего вы это так говорите? – смутился ужасно Алеша.

– Денег он не просит, правда, а все же от меня ни шиша неполучит. Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намеренпрожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чемдольше буду жить, тем она будет нужнее, – продолжал он, похаживая по комнате изугла в угол, держа руки по карманам своего широкого, засаленного, из желтойлетней коломянки, пальто. – Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пятьвсего, но я хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведьсостареюсь – поган стану, не пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну воттут-то денежки мне и понадобятся. Так вот я теперь и подкапливаю все побольшеда побольше для одного себя-с, милый сын мой Алексей Федорович, было бы вамизвестно, потому что я в скверне моей до конца хочу прожить, было бы вам этоизвестно. В скверне-то слаще: все ее ругают, а все в ней живут, только всетайком, а я открыто. Вот за простодушие-то это мое на меня все сквернавцы инакинулись. А в рай твой, Алексей Федорович, я не хочу, это было бы тебеизвестно, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и неприлично, еслидаже там и есть он. По-моему, заснул и не проснулся, и нет ничего, поминайтеменя, коли хотите, а не хотите, так и черт вас дери. Вот моя философия. ВчераИван здесь хорошо говорил, хоть и были мы все пьяны. Иван хвастун, да и никакойу него такой учености нет… да и особенного образования тоже нет никакого,молчит да усмехается на тебя молча, – вот на чем только и выезжает.