Грозовой Перевал - Эмилия Бронте Страница 50

Двенадцать лет, последовавшие за этой горестной порой, продолжала миссис Дин, были самыми счастливыми годами моей жизни: они мирно текли, и я не ведала иных тревог, кроме тех, что связаны были с пустячными болезнями нашей маленькой леди, которые ей приходилось переносить, как и всем детям, и бедным и богатым. А в остальном, когда миновали первые шесть месяцев, она росла, как елочка, и научилась ходить и даже по-своему разговаривать, прежде чем зацвел вторично вереск над телом миссис Линтон. Прелестная девочка как будто внесла луч солнца в одинокий дом; лицом настоящая красавица — с прекрасными темными глазами Эрншо, но с линтоновской белой кожей, тонкими чертами и льняными вьющимися волосами. Она была жизнерадостна без грубоватости и обладала сердцем чересчур чувствительным и горячим в своих привязанностях. Эта способность к сильным чувствам напоминала в ней мать. Но все же она не походила на первую Кэтрин: она умела быть мягкой и кроткой, как голубка, и у нее был ласковый голос и задумчивый взгляд. Никогда ее гнев не был яростен, а любовь неистова — любовь ее бывала глубокой и нежной. Надо, однако, признаться, были у нее и недостатки, портившие этот милый нрав. Во-первых, наклонность к дерзости и затем упрямое своеволие, которое неизменно проявляется у всех избалованных детей, у добрых и у злых. Если ей случалось рассердиться на служанку, непременно следовало: «Я скажу папе!». И если отец укорит ее хотя бы взглядом, тут, казалось, сердцу впору разорваться! А уж сказать ей резкое слово — этого отец ни разу, кажется, себе не позволил. Ее обучение он взял всецело на себя и превращал уроки в забаву. К счастью, любознательность и живой ум делали Кэти способной ученицей: она все усваивала быстро и жадно, к чести для учителя.

До тринадцати лет она ни разу не вышла одна за ограду парка. Мистер Линтон изредка брал ее с собой на прогулку — на милю, не больше, но другим ее не доверял. «Гиммертон» было для ее ушей отвлеченным названием; церковь — единственным, кроме ее дома, зданием, порог которого она переступала. Грозовой Перевал и мистер Хитклиф для нее не существовали; она росла совершенной затворницей и казалась вполне довольной. Правда, иногда, оглядывая окрестности из окна своей детской, она, бывало, спросит:

— Эллен, мне еще долго нельзя будет подняться на эти горы, на самый верх? Я хочу знать, что там за ними — море?

— Нет, мисс Кэти, — отвечу я, — там опять горы, такие же, как эти.

— А какими кажутся эти золотые скалы, если стоишь под ними? — спросила она раз.

Крутой склон Пенистон-Крэга больше всего привлекал ее внимание; особенно, когда светило на него и на ближние вершины вечернее солнце, а все окрест — по всему простору — лежало в тени. Я объяснила, что это голые каменные глыбы, и только в щелях там земля, которой едва хватает, чтобы вскормить чахлое деревцо.

— А почему на них так долго свет, когда здесь давно уже вечер? — продолжала она.

— Потому что там гораздо выше, чем у нас, — ответила я, — вам на них не залезть, они слишком высоки и круты. Зимою мороз всегда приходит туда раньше, чем к нам; и в середине лета я находила снег в той черной ложбинке на северо-восточном склоне!

— О, ты бывала на этих горах! — вскричала она в восторге. — Значит, и я смогу, когда буду взрослой. А папа бывал, Эллен?

— Папа сказал бы вам, мисс, — поспешила я ответить, — что не стоит труда подниматься на них. Поля, где вы гуляете с ним, куда приятней; а парк Скворцов — самое прекрасное место на свете.

— Но парк я знаю, а горы нет, — пробурчала она про себя. — И мне очень хотелось бы посмотреть на все вокруг вон с той, самой высокой, вершины: моя лошадка Минни когда-нибудь донесет меня туда.

Когда одна из служанок упомянула «Пещеру эльфов», у Кэти голова пошла кругом от желания исполнить свой замысел: она все приставала к мистеру Линтону; тот пообещал, что разрешит ей это путешествие, когда она вырастет большая. Но мисс Кэтрин исчисляла свой возраст месяцами и то и дело спрашивала: «Ну, что, я уже достаточно большая? Можно мне уже подняться на Пенистон-Крэг?». Дорога, что вела туда, одной своей излучиной приближалась к Грозовому Перевалу. У Эдгара недостало бы духа совершить эту прогулку; а потому девочка получала все тот же ответ: «Нет, дорогая, еще рано».

Я сказала, что миссис Хитклиф прожила двенадцать с лишним лет после того, как сбежала от мужа. В их семье все были хрупкого сложения: ни Эдгар, ни Изабелла не были наделены тем цветущим здоровьем, которое вы обычно встречаете у жителей здешних мест. Чем она болела напоследок, я не знаю: думаю, что оба они умерли от одного и того же — от особой лихорадки, медленной поначалу, но неизлечимой и к концу быстро сжигающей человека. Изабелла написала Эдгару, не скрывая, чем должен завершиться ее недуг, который тянется уже четыре месяца, и молила брата приехать к ней, если возможно, потому что ей многое надо уладить, и она желает проститься с ним и со спокойной душой передать ему Линтона из рук в руки. Она надеялась, что мальчика у него не отберут, как не отобрали у нее; его отец, успокаивала она самое себя, не пожелает взять на свои плечи тяготы по содержанию и воспитанию сына. Мой господин, ни минуты не колеблясь, решил исполнить просьбу сестры; по обычным приглашениям он неохотно оставлял дом, но в ответ на это полетел, наказав мне с удвоенной бдительностью смотреть за Кэтрин в его отсутствие и много раз повторив, что дочь его не должна выходить за ограду парка даже в моем сопровождении, — ему и в голову не пришло бы, что девочка может выйти без провожатых. Он был в отъезде три недели. Первые два-три дня Кэти сидела в углу библиотеки такая грустная, что не могла ни читать, ни играть; в таком спокойном состоянии она не доставляла мне больших хлопот, но затишье сменилось полосою нетерпеливой, капризной скуки; и так как домашняя работа, да и возраст не позволяли мне бегать и забавлять мою питомицу, я набрела на средство, которое давало ей возможность не скучать и без меня: я стала отправлять ее на прогулки по парку — иногда пешком, а иногда и верхом на пони; и после, когда она возвращалась, терпеливо выслушивала отчет о всех ее приключениях, действительных и воображаемых.