Земля обетованная - Андре Моруа Страница 4

– Ну, подумайте, господин полковник, его же дважды осудил трибунал! – говорили ему.

– Я знаю, – отвечал он, – знаю, но я друг майора Бреона, порядочнее которого нет человека на свете, а он голосовал за оправдание. Так вот Бреон лично сказал мне, что в деле нет никаких доказательств вины. И, кроме того, вспомните о самоубийстве Анри… [4]

Узнав об этом отзыве, многие окрестные дворяне заключили: «Горбатого могила исправит!»

Госпожа Форжо, даром что фанатичная роялистка и антидрейфусарка, попала в немилость к соседям заодно с мужем и выместила на нем свое раздражение. Забыв, что именно она вынудила полковника подать в отставку, она обвиняла его в том, что он обрек ее на жалкое существование в этой глухой провинции.

Клер плохо понимала, какое положение занимает в этих краях ее семья. В глазах детей арендаторов, которые разговаривали с ней робко и почтительно, она была дочерью владельца замка, олицетворением богатства и могущества; однако по разговорам, которые она слышала вечерами в гостиной, девочка догадывалась, что ее родителей крайне заботит нехватка денег. Она знала, почему исчезают со стен картины – их продавали. И если ей случалось высказать какое-нибудь желание, отец с горечью отвечал:

– А платить кто будет?

В непогоду с монументальной крыши замка то и дело срывались старые черепицы, и полковнику это не давало покоя.

– Титина, а шестьдесят тысяч франков – это много? – спрашивала Клер.

– А почему тебя это интересует?

– Потому что вчера вечером папа сказал: «Необходимо достать шестьдесят тысяч франков на черепицу, иначе стропилам конец». Титина, а кто такие «стропила»?

– Как-нибудь на днях сведу тебя на чердак и покажу.

Клер была очень одинокой девочкой и потому со жгучим интересом прислушивалась к разговорам родителей. Почти каждый вечер полковник, прочитав газету, сокрушенно комментировал события прошедшего дня:

– Ну и нелепица!

Мадам Форжо, склоненная над своей вышивкой, поднимала голову.

– Какая нелепица, Рауль? – осведомлялась она.

В этот вечер полковник, по своему обыкновению, вскочил с кресла и, заложив руки за спину, начал кружить по комнате, точно зверь в клетке:

– Представь себе: этот господин Пелльтан, министр Морского флота, сидя в Бизерте, смеет бросать вызов всему миру от имени Франции! Он утверждает, что Корсика целит прямо в сердце Италии, что Бизерта и Тулон угрожают Мальте и Гибралтару… Нет, вы только послушайте!

Схватив на ходу газету, он остановился возле лампы и прочел:

– «Разумеется, я отнюдь не желаю международного конфликта как с Англией, так и с Италией, но, поскольку нам неизвестно, что затевает противная сторона, наш долг – готовиться к священной войне за нашу родину Францию против ее врагов, кем бы они ни были…» А когда председателя совета упрекают в поджигательских речах его министра, знаете, что он отвечает? «Стоит ли придавать значение необдуманным словам, вырвавшимся в подогретой атмосфере застолья…» Черт подери! Если господин Комб так скептически относится к импровизациям господина Пелльтана, зачем же он доверяет ему национальную безопасность? Почему разрешает ему грозить всему миру, да еще в тот момент, когда мы не готовы к войне?!

Мадам Форжо пожала плечами и не произнесла ни слова. Казалось, она питает к мужу скрытую неприязнь: время от времени она бросала на него пренебрежительный взгляд, который Клер, с виду погруженная в чтение своей книжки с картинками, ловила на лету. Ссоры отца с матерью были для нее предметом постоянных размышлений. В Ренне супруги занимали общую комнату, расположенную прямо над ее спальней, и она часто слышала шум их пререканий. Но в Сарразаке мадам Форжо расположилась одна в так называемой комнате хозяев. А полковник спал на первом этаже, на диване в гостиной, – как он объяснял, «из-за воров». Но никаких воров в округе не было. Однажды, когда Клер и Леонтина пошли в деревню, мясник, ухмыляясь, бросил служанке:

– Ну, ваш полковник – кавалер хоть куда!

«Кавалер? Почему кавалер? – раздумывала девочка. – Может, он хотел сказать „кавалерист“?»

По воскресеньям после кладбища и перед тем, как сесть в коляску, мадам Форжо заходила в кондитерскую Кейрола́ и покупала заварные пирожные с кремом – воскресное лакомство. Этот кондитер, бывший наездник, разделял политические убеждения полковника.

– Вы не поверите, господин полковник! Новый командир жандармерии – красный!

– Ну что ж, он стремится сделать карьеру, – желчно говорил полковник. – Только как бы ему не промахнуться: Франция еще воспрянет.

– Ох, не знаю, господин полковник. Такая ненависть кругом, прямо невероятно… Еще хуже, чем в Революцию.

По воскресеньям после обеда Клер охотно вернулась бы в деревню, на вечернюю службу; ей хотелось еще раз подышать священным запахом ладана, послушать Magnificat [5]и окунуться в мягкие волны органных мелодий. Но полковник был против:

– Это невозможно… Лошади слишком устали. Поиграй здесь.

«Поиграй»… легко сказать! У Клер не было друзей: одни дома закрыли перед ней двери из-за местных вендетт, другие пустовали – многие семьи проводили зиму в Париже или Лиможе. И Клер, пообедав, шла искать приют в кухне, где топившаяся печь давала ровное постоянное тепло. Толстуха Мари, повязав косынку на голову, потрошила курицу или лущила горох. Она всегда находила дело для Клер:

– А ну-ка натолки мне сахара… А потом взбей белки, да как следует…

Ах, до чего же приятно было вращать венчик, быстро-быстро, смотреть, как вздувается сладкая воздушная масса, а заодно прислушиваться к дерзкой болтовне служанок. Однако Леонтина, преданная и богобоязненная душа, считала себя ответственной за Клер и уводила ее прежде, чем девушки переходили границы приличия.

– А что это сказала Мари, а?.. Ну, Титина, что это она сказала про девушку, которую повалил парень? Почему все смеялись, разве это смешно, Титиночка?

– Ничуть не смешно! Здешние люди прямо как животные!

Леонтина сама была уроженкой этого края, но ее мать, работавшая горничной у сенатора, строго воспитала ее. Она много читала и даже, получая всего тридцать франков месячного жалованья, подписывалась на «Veillées des Chaumières» («Посиделки в хижинах») – еженедельный иллюстрированный журнал с романтическими и религиозными историями, который после прочтения одалживала чете Ларноди.