Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес Страница 31

Фигура княжны, высокая, стройная, с совершенными округлостями, скрыта под облачением строго классического толка. Внешняя его часть состоит из двух частей — платья из тонкой белой шерсти, а поверх него — накидки из той же ткани того же цвета, прикрепленной к облегающей кокетке из телесного шелка, богато расшитой пурпурной нитью. Красный шнур свободного плетения обвивает ее тело под самой грудью, и оттуда ее одеяние, если она встает, ниспадает до самой земли, а сзади образуется шлейф. Накидка начинается у самого плеча, спадая вдоль рук и по бокам, наподобие длинного нестачного рукава, — длиной она примерно до середины тела. С помощью кокетки создатель этого наряда сумел, присборив ткань, обозначить на ней нужные складки — их мало, но выражены они очень четко. При движении шлейф придает той части платья, что расположена ниже пояса, нужные очертания.

Волосы княжны, оттенком напоминающие золото, собраны в греческую прическу: благодаря их густоте узел кажется необычайно крупным, потребовалось две ленты розового шелка, чтобы удерживать его на месте.

Теперь мы добрались до самой сложной части описания. Читателю, наделенному острым воображением, достаточно будет сказать, что лицо княжны Ирины, каким оно предстало ему в то утро, отличалось правильностью черт, брови — две тонких дуги, нос мягко очерченный, глаза — фиалковые, почти черные, рот маленький, с глубоко посаженными уголками и алыми губами, щеки и лоб — именно таковы, какими должны быть по законам красоты. Из этого возникает образ несказанной миловидности, и, возможно, на этом нам следовало бы остановиться и предоставить фантазии дописывать картину. Однако здесь следует проявить терпение, ибо нам недостаточно изобразить лицо недюжинной красоты, нам нужно нарисовать портрет женщины, которая и поныне живет в истории как образец ума, одухотворенности и обаяния, таких, что мужчины — правители и завоеватели, — увидев ее, падали ниц. А значит, нам придется продолжить рассказ, но какими словами описать цвет ее лица — столь естественное ее свойство, что жилки на висках выглядят прозрачными тенями на снегу, а румянец на ланитах подобен розам в росе? Что можем мы сделать, кроме как отметить, что глаза ее полны свежести и здоровья, как у выросшего в холе и неге ребенка; зубы отличаются безупречной правильностью, белизной молока и блеском жемчуга; уши — маленькие, изящной формы, розово-белые, вроде раковин, которые лишь вчера вымыло волной на берег? Что добавить? Ах да! Руки ее обнажены от самого плеча, они длинны и округлы, как подобает женским рукам, запястья гибки, а ладони вылеплены столь изящно, что нас пугает сама мысль о том, что им придется выполнять какую-либо иную работу, кроме плетения цветочных венков и игры на арфе. Посадка головы свидетельствует о благородстве происхождения и утонченности мыслей и чувств, о гордости и смелости — такой посадки не достичь искусственными усилиями, она доступна только тем, кому, помимо головы, самой по себе безупречной, дарована еще и длинная стройная шея, при этом округлая, гибкая, грациозная, а также плечи, изобразить которые отчается любой, кроме мастера, который нашел совершенство формы и цвета в лилеях Богоматери. Помимо этого, мы видим, как в движении, так и в покое, полную гармонию корпуса, членов, головы и лица — она всегда присутствует в позе и манерах прекрасных женщин, наделенных богатством души.

Княжна все еще не отводила глаз от простиравшегося перед ней водного пространства и от стремительной игры света на его поверхности, когда к причалу подошла лодка с единственным гребцом и высадила пассажира. Сразу же стало ясно: это не тот, кого ждала княжна. Она бросила на новоприбывшего быстрый взгляд и, убедившись в том, что это незнакомец, решительно ей неинтересный, вновь обратила свой взор на гладь залива. Он же, опустив что-то в руку гребца, повернулся и зашагал к воротам, а оттуда и ко дворцу.

Через некоторое время слуга, чей почтенный вид плохо сочетался с копьем со стальным наконечником, которое он держал в руке, медленно проковылял по плитам портика, ведя за собой посетителя. Ирина прикоснулась к узлу золотистых волос на затылке, проверяя, не выбились ли из него пряди, встала, разгладила складки на платье и накидке и приготовилась к встрече.

Костюм незнакомца оказался для княжны в диковинку. Ряса из шерсти, спряденной переплетением белых и коричневых нитей на примитивном станке, никак не обработанной, кроме как вымытой, покрывала его от шеи и до пят. Мало того что она отличалась грубостью нитей и прядения, но еще и облегала тело так плотно, что, если бы не боковые разрезы в нижней части, ходить в ней было бы крайне затруднительно. Длинные рукава висели свободно и полностью скрывали ладони. С пояса из сыромятной кожи свисала до самых колен двойная низка черных роговых четок, каждая размером с грецкий орех. Пряжка на поясе, сделанная, по всей видимости, из сильно окислившегося серебра, была очень крупной и крайне грубо сработанной. Однако самой, пожалуй, диковинной частью этого облачения оказался куколь — если только так его можно назвать. Он так низко нависал над лицом, что скрывал черты в своей тени, а по бокам топорщился крупными складками, отчасти напоминавшими слоновьи уши. Головной убор этот выглядел чрезвычайно уродливо, однако находившемуся внутри человеку придавал гигантские размеры.

Княжна смотрела на посетителя с едва скрываемым изумлением. Из какой части света могло явиться столь варварское существо? Что ему от нее понадобилось? Молод он или стар? Она дважды оглядела пришедшего с головы до ног. То был монах — это следовало из его облачения, а когда он остановился перед ней, выставив из-под полы рясы одну ступню, свободно обмотанную ремнями очень старомодной сандалии, она увидела, что ступня бела, с голубыми прожилками и розовой пяткой, как у ребенка, и сказала себе: «Да он молод — юный послушник».

Незнакомец достал из-за пазухи аккуратно завернутый в льняную тряпицу сверток, почтительно поцеловал и произнес:

— Угодно ли будет княжне Ирине, чтобы я вручил ей это послание?

Голос звучал мужественно, но почтительно.

— Это письмо? — осведомилась она.

— Письмо от святого отца, настоятеля величайшей северной лавры.

— Как она называется?

— Белозерской.

— Белозерская лавра? Где она находится?

— В землях великого князя.

— Я и не знала, что у меня есть друзья в столь отдаленных местах, как север Руси. Да, вскрой письмо.

Не смутившись безразличным тоном княжны, послушник размотал тряпицу и повесил ее себе на руку. Поверх нее на ладони остался лежать лист пергамента.

— Святой отец просил меня при доставке сего послания передать, о княжна, и его благословение, каковое — это мои слова, не его — полезнее для нужд души, чем сундук золота для нужд тела.

Это благочестивое замечание произвело на нее сильное впечатление; не сказав, впрочем, ни слова, она взяла пергамент и, снова сев, начала читать. Первым делом взгляд ее упал на подпись. На лице отразилось изумление, потом — сомнение, а потом княжна воскликнула:

— Илларион! Неужели это от моего отца Иллариона? А для меня он — святое воспоминание! Он ушел от нас и скончался — и тем не менее это его рука. Я знаю ее не хуже собственной.