Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес Страница 30

По ее лицу и шее разлилась краска, однако голосом она не выдала никаких чувств:

— Да, Ириной.

— Этот дом — его вполне можно назвать дворцом — и все, что к нему относится, теперь твое, — продолжил Константин. — Ступай туда, как только пожелаешь, и начни новую жизнь.

Она сделала шаг вперед, но внезапно остановилась, то краснея, то бледнея. Никогда еще не доводилось Константину видеть жену или девицу столь же прекрасную. Он даже испугался, что, заговорив, она случайно разрушит чары, которыми его опутала. Ирина стремительно подошла к трону и, схватив руку императора, запечатлела на ней горячий поцелуй, произнеся:

— Я почти уверовала в то, что нами правит император-христианин.

Она умолкла, не выпуская его руки и глядя ему в лицо.

Зрители, большинство из которых составляли царедворцы высокого ранга, были изумлены. Некоторые даже потрясены — нельзя забывать, что при дворе императора церемонии соблюдались как нигде в мире. Все здесь строилось на представлении о том, что базилевс, или император, является живым воплощением власти и величия. Даже когда он обращался к самому горделивому из царедворцев, тот неизменно опускал глаза на носки своих вышитых туфель; если требовалось что-то ему сказать, царедворцы падали на колени и оставались в этом положении, пока он не соблаговолит дать им разрешение подняться. Ни один из них ни разу не дотрагивался до его перстов — за исключением тех случаев, когда он сам протягивал их для смиренного прикосновения. В этих манерах отражалось не одно только подобострастие; по крайней мере внешне они выглядели преклонением. Эти пояснения помогут читателю осознать, с каким чувством царедворцы смотрели на молодую женщину, захватившую царственную длань в свои руки. Некоторые содрогнулись и отворотили лица, дабы не лицезреть фамильярности, граничившей с кощунством.

Сам же Константин взглянул в глаза своей прекрасной родственницы — он понял, что она еще не договорила. Легчайшим наклоном корпуса в ее сторону он дал позволение продолжать. Более того, он даже не скрывал своего интереса.

— Возможно, империя и умалилась, как ты говоришь, — продолжала она, слегка возвысив голос, — но разве сей город наших отцов не продолжает служить, по причине своего расположения и иных преимуществ, столицей всего мира? Он был основан императором-христианином, имя ему было Константин; разве исключено, что полное его возрождение выпадет другому Константину, тоже христианскому императору? Загляни к себе в душу, о повелитель! Мне ведомо, что добрые побуждения иногда являются пророками, пусть и безгласными.

Константин был поражен. Не ждал он таких речей от юной девушки, выросшей, по сути, в темнице. Его порадовало то, какое мнение о нем у нее, судя по всему, складывалось, порадовало, с какой надеждой она смотрела в будущее империи; порадовала сила ее христианской веры, искушенность ума и твердость характера. Ее верность старому греческому обиходу представлялась неколебимой. Придворные подумали, что она могла бы, по крайней мере, как-то откликнуться на его царственную доброту, но если он сам и заметил это формальное упущение, заострять на нем внимание не стал; ему было довольно ее миловидности и воодушевления. На миг он заколебался, а потом, шагнув вниз с возвышения, галантно, церемонно и почтительно поцеловал ей руку, сопроводив это простыми словами:

— Да станут твои надежды волей Господа.

Отвернувшись от Ирины, он поднял слепца на ноги и объявил, что аудиенция закончена.

Оставшись наедине со своим секретарем, великим логофетом, Константин довольно долго просидел в задумчивости.

— Внемли, — произнес он наконец. — И составь соответствующий указ. Пятьдесят золотых монет ежегодно на содержание Мануила и Ирины, его дочери.

При первом же слове секретарь обратился к изучению носков пурпурных туфель своего повелителя, а потом, дослушав, опустился на колени.

— Говори, — разрешил Константин.

— Ваше величество, — отвечал секретарь, — в казне у нас и так менее тысячи золотых монет.

— Мы действительно столь бедны?

Император вздохнул, но, не позволив себе пасть духом, решительно продолжил:

— Возможно, Господь послал меня восстановить не только этот город, но и всю империю. Я попробую заслужить эту славу. Не исключено, что добрые побуждения и есть безгласные пророки. Оставляю указ в силе. Если будет на то воля Божья, мы найдем средства его исполнить.