Жизнь Арсеньева - Иван Бунин Страница 28

Отцвел и оделся сад, целый день пел соловей в саду, целыйдень были подняты нижние рамы окон в моей комнате, которая стала мне еще милеепрежнего стариной этих окон, составленных из мелких квадратов, темным дубовымпотолком, дубовыми креслами и такой же кроватью с гладкими и покатыми отвалами…Первое время я только и делал, что лежал с книгой в руках, то рассеянно читая,то слушая соловьиное цоканье, думая о той «полной» жизни, которой я должен житьотныне, и порой нежданно засыпая коротким и глубоким сном, очнувшись откоторого я всякий раз как то особенно свежо изумлялся новизне и прелестиокружающего и так хотел есть, что вскакивал и шел или за вареньем в буфетную,то есть в заброшенную каморку, стеклянная дверь которой выходила в зал, или зачерным хлебом в людскую, где днем всегда было пусто, — лежал только втемном углу на горячей и сорной печи один Леонтий, длинный и невероятно худой,густо заросший желтой щетиной и весь шелушившийся от старости, бывший бабушкинповар, уже много лет зачем то отстаивавший от неминуемой смерти своенепонятное, совсем пещерное существование … Надежды на счастье, на счастливуюжизнь, которая вот-вот должна начаться! Но для этого часто бывает достаточновот так очнуться после внезапного и короткого сна и побежать за коркой черногохлеба или услыхать, что зовут на балкон к чаю, а за чаем подумать, что сейчаснадо пойти оседлать лошадь и закатиться куда глаза глядят по вечереющей большойдороге…

Ночи стояли лунные, и я порой просыпался среди ночи в самыйглубокий час ее, когда даже соловей не пел. Во всем мире была такая тишина,что, казалось, я просыпался от чрезмерности этой тишины. На мгновение охватывалстрах, — вдруг вспоминался Писарев, чудилась высокая тень возле двери вгостиную… Но через мгновение тени этой уже не было, виден был только простоугол, темнеющий сквозь тонкий сумрак комнаты, а за раскрытыми окнами сиял извал в свое светлое безмолвное царство лунный сад. И я вставал, осторожноотворял дверь в гостиную, видел в сумраке глядевший на меня со стены портретбабушки в чепце, смотрел в зал, где провел столько прекрасных часов в лунныеночи зимой… он казался теперь таинственней и ниже, потому что луна, ходившаялетом правее дома, не глядела в него, да и сам он стал сумрачней: липа за егосеверными окнами, густо покрывшаяся листвой, вплотную загораживала эти окнасвоим темным громадным шатром… Выйдя на балкон, я каждый раз снова и снова, донедоумения, даже до некоторой муки, дивился на красоту ночи: что же это такое ичто с этим делать!

Я и теперь испытываю нечто подобное в такие ночи. Что жебыло тогда, когда все это было внове, когда было такое обоняние, что отличалсязапах росистого лопуха от запаха сырой травы! Необыкновенно высокий треугольникели, освещенный луной только с одной стороны, по-прежнему возносился своимзубчатым острием в прозрачное ночное небо, где теплилось несколько редкихзвезд, мелких, мирных и настолько бесконечно далеких и дивных, истинноГосподних, что хотелось стать на колени и перекреститься на них. Пустая полянаперед домом была залита сильным и странным светом. Справа, над садом, сияла вясном и пустом небосклоне полная луна с чуть темнеющими рельефами своегомертвенно-бледного, изнутри налитого яркой светящейся белизной лица. И мы сней, теперь уже давно знакомые друг другу, подолгу глядели друг на друга,безответно и безмолвно чего-то друг от друга ожидая … Чего? Я знал только то,что чего-то нам с нею очень не достает…

Потом я шел вместе со своей тенью по росистой, радужнойтраве поляны, входил в пестрый сумрак аллеи, ведущей к пруду, и луна покорноследовала за мной. Я шел, оглядываясь, — она, зеркально сияя и дробясь,катилась сквозь черный и местами ярко блестящий узор ветвей и листьев. Я стоялна росистом скате к полноводному пруду, широко сиявшему своей золотойповерхностью возле плотины вправо. Я стоял, глядел — и луна стояла, глядела.Возле берега, подо мной, была зыбкая, темно-зеркальная бездна подводного неба,на которой висели, чутким сном спали, спрятав под крыло голову и глубокоотражаясь в ней, утки; за прудом влево темнела вдали усадьба Уварова, тогопомещика, чьим незаконным сыном был Глебочка; за прудом напротив лежали в упоросвещенные луной глинистые косогоры, а дальше — по-ночному светлый деревенскийвыгон и ряд чернеющих за ним изб… Какое молчание — так может молчать толькочто-нибудь живое! Дико-тревожный крик внезапно проснувшихся и закачавших подсобой свое зыбкое зеркальное небо уток громом звучал по окрестным садам… Когдаже я медленно шел дальше, вдоль пруда направо, луна опять тихо катилась рядомсо мной над темными вершинами застывших в своей ночной красоте деревьев…