Иерусалим - Сельма Лагерлеф

Одним летним утром молодой крестьянин пахал свое поле. Солнце ярко светило, трава сверкала росой, а свежий утренний воздух бодрил настолько, что лошади тащили плуг легко и быстро. Они никак не желали идти своим обычным размеренным шагом, и молодому крестьянину приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ними.

Плуг выбрасывал землю жирными, влажными комьями, и крестьянин радовался при мысли, что скоро посеет здесь рожь. Он шел и думал: «Почему это иногда в голову лезут всякие мрачные мысли, и жизнь кажется тяжелой? Что еще нужно, кроме солнца и погожего дня, чтобы чувствовать себя, как в раю?»

Пашня пролегала по длинной, довольно широкой долине, испещренной желтыми и желтовато-зелеными пятнами хлебных полей, скошенного клевера, цветущего картофеля и полос льна, усыпанных голубыми цветочками, над которыми порхали облака белых бабочек. И как будто для полноты картины, посреди долины раскинулась большая, старинная крестьянская усадьба со множеством серых хозяйственных построек и большим жилым домом, выкрашенным в красный цвет. Перед домом росли две высокие груши, а у ворот — несколько молодых березок; во дворе были сложены большие поленницы, а позади сараев виднелись огромные стога сена. Возвышающаяся над плоской равниной усадьба была похожа на большой корабль с мачтами и парусами, рассекающий морскую гладь.

«И все это мое, — думал молодой пахарь. — Прекрасные, удобные постройки, здоровый скот, сильные лошади и верные работники! Я не беднее любого богача в округе, и мне нечего бояться нищеты.

Да, да, ведь я боюсь не бедности, — ответил он сам себе. — Я был бы счастлив, если бы походил на отца и деда.

Как глупо, что я об этом думаю, — сказал он. — У меня ведь было так хорошо на душе. Но обидно знать, что во времена отца все соседи брали с него пример. В то утро, как он начинал косить, выходили с косами и все соседи, а в тот день, как мы начинали пахать, остальные тоже брались за плуг. А вот я пашу уже несколько часов, и никто больше не начинает работу.

Мне кажется, я управляю имением не хуже любого, носившего имя Ингмара Ингмарсона, — продолжал он. — Я выручаю за сено больше, чем при жизни отца, и я прорыл глубже узкие, поросшие травой канавки, которые в его время перерезали наши поля. Да, надо признать, что и с лесом я обращаюсь лучше, чем отец, и не жгу его в таком количестве.

Тяжело бывает думать об этом, — сказал пахарь, — и не всегда я отношусь к этому так легко, как сегодня. Когда были живы отец и дед, то люди говорили, что Ингмарсоны живут на земле так долго, что знают волю Божью, и все прямо-таки умоляли их управлять общиной. Ингмарсоны назначали пастора и его помощника, определяли время, когда надо чистить реку, и указывали, где строить школу. А у меня никто не спрашивает совета, мне нечего указывать и нечем распоряжаться.

Все-таки удивительно, как легко в такое утро ко всему относишься; я готов вместе с другими смеяться над своими заботами. А между тем, эта осень может оказаться для меня тяжелее, чем прежде. Если я сделаю то, что задумал, то ни пастор, ни судья больше не подойдут в воскресенье пожать мне руку, как делали это до сих пор. И в члены благотворительного общества меня больше не выберут, а о том, чтобы стать когда-нибудь церковным старостой, нечего будет и думать.

Как хорошо думается, когда идешь вот так вслед за плугом, с борозды на борозду. Идешь себе один, и никто тебе не мешает, только вороны скачут по бороздам, выискивая червей».

Мысли так легко сменяли одна другую, словно кто-то нашептывал их ему на ухо. Такая ясность мыслей, как в этот день, случалась нечасто, и это радовало крестьянина и придавало сил. Он подумал, что берет на себя слишком много, и никто не требует от него напрасной жертвы.

Если бы отец был жив, он, как и во всех затруднительных случаях, сразу обратился бы к нему за советом. Как жаль, что отца уже нет в живых и с ним нельзя как следует потолковать!

«Знать бы только как, — думал он, и эти мысли развлекали его, — я сейчас же отправился бы к нему. Интересно, что сказал бы Ингмар-старший, в один прекрасный день увидев меня перед собой? Представляю, как он сидит там, в большой усадьбе, окруженной полями, лугами, постройками и огромными стадами рыжих коров — не черных и не пестрых, а именно таких, каких он держал на земле. И вот, войду я к нему в горницу…»