Магия книги - Герман Гессе Страница 27

Когда мы были маленькими и только-только научились читать, у нас, как у всех детей, была своя любимая книга, прекрасная книга, которая называлась «Сказки Андерсена». И сколько бы мы ее ни читали, мы возвращались к ней снова и снова, и, пока не настала пора расставания с милым детством, эта книга была нашей верной спутницей, со всеми своими сокровищами и феями, королями и богатыми купцами, бедными девочками и мальчиками и отважными искателями счастья. Самыми любимыми были несравненный Оле Лукойе и сказка о Русалочке, хотя, прочитав ее, я всегда грустил. А как таинственно и прекрасно она начиналась! Рассказом о дворце и прекрасных садах на дне морском: «В безветрие со дна можно было видеть солнце; оно казалось пурпуровым цветком, из чашечки которого лился свет». [7]А какое славное, какое ясное и сжатое начало у сказки «Сундук-самолет»: «Жил-был купец, такой богач, что мог бы вымостить серебряными деньгами целую улицу, да еще переулок в придачу; этого, однако, он не делал, — он знал, куда девать деньги, и уж если расходовал скиллинг, то наживал целый далер. Так вот какой был купец! Но вдруг он умер…» [8]

Впрочем, не они остались в моей памяти, не эти первые фразы — я прочел их сейчас заново. Запомнились не фразы и слова, а сами вещи, весь этот пестрый, явственно зримый мир старого Андерсена, и в моем воспоминании он так прекрасен, что, став взрослым, я, конечно, не решался снова открыть эту книгу, к тому же я думал, что она потеряна. Объясняется это тем, что я рано сделал одно горькое наблюдение: книги, дарившие нам блаженство в детские и юные годы, потом нельзя перечитывать — они уже не засверкают прежним блеском, будут казаться изменившимися, печальными и смешными.

Однако история, которую я перечитал сегодня, была хороша, она не показалась мне нарочито сказочной, чрезмерной, искусственной, чего я втайне все-таки опасался, нет, она смотрела на реальный мир очень разумным взглядом и скрашивала жизнь своим сказочным блеском не в угоду тщеславию или глупому задору, а от опытности и сострадательной кротости. И этот блеск оказался подлинным; когда я заново перечитал затем другие старые сказки, в них был тот же прекрасный, волшебный блеск, что и много лет назад, и вместо ожидаемого разочарования, которого я так боялся, являлись радость и чувство обогащения, а если иной раз этого не случалось и какие-то сказки не заговаривали со мной своим прежним полнозвучным голосом, то виноват в этом только я сам, а вовсе не старый Андерсен.

Теперь я часто буду с удовольствием перечитывать эти книги; они стоят в хорошем месте, где их не покроет пыль. А если однажды я на неведомых путях повстречаю старого Андерсена, то не только сниму перед ним шляпу, но и с благодарным почтением осведомлюсь о нем получше, так как он, мне кажется, был замечательным человеком, простым и чистым. То немногое, что о нем узнаёшь, идеально подходит сказочнику. Он вырос в бедности, рано оказался под покровительством и в зависимости от чужих людей, любил путешествовать, был честолюбив, но, подобно сыну, покинувшему родной дом, чтобы повидать мир, в конце концов прославился и нажил богатство; но никогда жизнь не баловала его теплом и щедростью других людей, и сердце его всегда страдало, и любовь его всегда была несчастной, — так прожил жизнь этот редкостный человек. И он, однако, настолько остался ребенком, что спасался от разочарований и одиночества у детей, шел к ним и сочинял для них сказки и в конце концов при жизни прославившийся главным образом другими произведениями, оставил нам, в сущности, только свои сказки, ибо они из рода непреходящих ценностей.

1910